Страница 119 из 122
— А зачем? — робко спрашивала я.
— А затем, что это всё отныне ваш дом. Это мой вам подарок.
— А за что?
— Ни за что. Или, если хотите, это мой личный подарок от нашей расы вашей. И за то, что вы были мне посланы. Вам этого достаточно?
— А зачем я была вам послана?
— Чтобы просто жить здесь. Я чувствую, что вам необходимо жить здесь и наслаждаться всей этой жизнью. Живите и наслаждайтесь!
— А вы?
— Не думайте обо мне. Я найду себе что-нибудь ещё. Мне многого не надо.
Шестилапов называл себя в шутку президентом Четвёртой галактики, а, может, и был им на самом деле. И ещё он, как минимум, был владельцем той яхты, которая выудили меня из моря. Они ловили голубого марлина, а выудили меня. Когда откачали, Шестилапов сам лично завернул меня в одеяло и на руках отнёс в свою большую светлую каюту. Там он положил меня на большую круглую кровать, главной особенностью которой было то, что во время качки она прогибалась в середине, и чем сильнее штормило, тем сильнее она прогибалась, превращаясь в гамак или, вернее, в большую мягкую чашу, из которой я не имела никаких шансов выпасть.
Когда качка немного утихла, а для этого потребовалось несколько дней полноценного сна, я стала подниматься на палубу, и раз вечером Шестилапов пригласил меня на ужин.
Он был похож на краба, большой и красный. Почти такого же краба нам подали на ужин. Шестилапов разламывал его с треском специальными щипцами, заодно объясняя, что его фамилия Шестилапов не имеет никакого отношения к членистоногим, а вообще-то у него сразу шесть фамилий, они же имена, и первое имя Ольгенфельд, а поэтому первой частью своего первого имени он мне практически тёзка. И вообще я ему понравилась.
Не знаю, чем я могла ему понравиться. Тем ли, что висела над палубой вниз головой, или тем, что ходила по его яхте, повязав одно полотенце на груди, другое — на бёдрах, а купалась вообще нагишом. Бассейн находился на второй палубе, и сверху, с надстройки, на меня смотрели матросы. Как и всем комбыгхаторам, им было любопытно посмотреть на представителя другой расы, пусть в чём-то и похожего на них, но устроенного всё-таки по-другому. Матросы с хохотком обсуждали моё тело и отпускали шуточки в адрес моих умственных способностей. Шестипалов тогда велел им заткнуться.
На берегу всё было по-другому. Шестилапов сразу всем объявил, что вилла находится в моём полном распоряжении. И добавил, чтобы я ни в чём себе не отказывала. Честно говоря, поначалу такое роскошество показалось мне несколько излишним. Мне просто не нужно было всего этого. И так много. Не нужно было всех этих изысканных кушаний. И одежды, и обуви. И так много украшений. И так много прислуги. И так много маленьких невинных удобств. Но потом я немного освоилась и уже стала находить жизнь на вилле терпимой, сносной, нормальной. Тело моё потихоньку привыкало пребывать в постоянной неге и холе, и, душа, казалось, от этого как-то раскрывалась. Раскрывалась даже физически, ощутимо упруго. Душа у меня находилась внизу живота.
Какое-то время мне ещё не хватало самостоятельных прогулок по острову, во время которых я могла бы побыть одна. А потом уже не хотела быть одна. Я просто не знала, чего хотела.
Шестилапов всё время куда-то исчезал, но я за это была ему благодарна. Мы мало общались и почти не оставались наедине. Он словно давал мне время соскучиться по нему и почувствовать, что он мне зачем-нибудь нужен. А он был мне совершенно не нужен. Просто совершенно. Шли дни, недели, и ничего не менялось. Он по-прежнему оставался не нужен, и от этого мне порой становилось даже как-то тоскливо. А потом всё только усугубилось. Чем дольше я оставалась на острове, тем больше стала наваливаться на меня непонятная грусть. Я вспоминала те прежние места, где до этого жила, и отчётливо понимала, что нигде мне не было так грустно, как здесь. Ни в палате института расовых проблем, где я вылупилась из куколки, ни в городской квартире важного агента Любови Борисыча, ни даже потом на свалке, а затем в лесном домике младостарца Магния.
Комбыгхаторы очень странные люди. Поскольку они уверены, что каждый из них принадлежит к отдельному человеческому виду, да, собственно, этот вид и составляет, что фактически равно отдельному человечеству, то на отдельных представителей других рас они смотрят как на домашних питомцев. Я чувствовала себя именно таким питомцем. Никто из тех, кого я успела встретить на моём пути, пусть очень коротком земном пути, никто из них особо не расстраивался, когда я исчезала из их жизни.
Так бы случилось и на этот раз — в этом я была абсолютно уверена. Шестилапов только бы поднял бровь и озадаченно почесал своей красной лапой с короткими обломанными ногтями у себя за затылком. Мысленно я уже хорошо видела, как он чешет ногтями у себя за затылком, большим, мясистым и красным, переходящим в загривок. И я почему-то уже нисколько не сомневалась, что моё исчезновение будет занимать его не долее, чем день или два. Ровно столько времени будет отведено на мои поиски. А потом он выудит в океане какое-нибудь другое замечательное существо и станет точно так же возиться с ним, как возился до этого со мной; пусть это существо даже и на полпроцента не будет обладать всеми теми базовыми человеческими инстинктами, какими всё-таки обладала я.
Я не готовила побег. Он произошёл сам собой. Вернувшись к своим прогулкам, я начала выказывать капризы. В их числе было и желание подняться на гору в середине острова, и мне пообещали подготовить безопасный пеший маршрут. Слово они сдержали. Однажды утром группа комбыгхаторов из обслуживающего персонала собралась на хозяйственном дворе. Они разобрали топоры и мачете, взяли мотки верёвок и ушли в джунгли. К вечеру они возвратились и сказали, что сразу ничего не получится. На пути им встретился скальный уступ, и теперь они должны прорубать обходной путь на другую половину острова.