Комбыгхатор

Вторым значительным событием для меня стало возвращение слуха. Я опять не была в этом стопроцентно уверена, но могла судить по косвенным признакам. Поведение персонала изменилось. Если вначале они как бы нехотя соглашались, что я всё-таки могла рассечь их начальнику губу, то теперь стали опасаться разговаривать при мне вслух, стали отходить в сторону пошептаться. До меня доносились только обрывки разговора.

— И всё-таки я настаивал бы на версии, что перед нами отдельный биологический вид, — понижая голос, говорил чрезвычайно высокий и худой человек с характерной для всей расы комбыгхаторов шей, как бы сломанной посередине. Они, кажется, называют это кадыком. — Посмотрите ещё раз на строение его тела. Это республикатор, я больше не сомневаюсь.

— Строение тела ни о чём не говорит, — возражал снизу кто-то маленький и не видимый мне из-за спин других. — Вид определяется только тем, спаривается ли одна особь с другой и дают ли они в результате спаривания жизнеспособное потомство. Вот мы, например, не скрещиваемся друг с другом, и, значит, мы все принадлежим к разным видам.

— Ну, это-то да.

— Разумеется.

— Кто бы спорил, — послышалось сразу несколько голосов.

— Но кто-то, может, и спаривается, — с очевидной усмешкой произнёс ещё один голос, моментально поддержанный несколькими смешками. Впрочем, следом раздался кашель, и тот же самый голос пробасил: — Однако, коллеги, туда им и дорога.

Раздался взрыв хохота.

Из этого и других подслушанных разговоров я вскоре сделала вывод, что наблюдающий за мной персонал состоял исключительно из одних комбыгхаторов. В нашей расе, к примеру, никто тоже не скрещивается между собой, однако никому не придёт в голову считать себя из-за этого отдельным биологическим видом. Мы все принадлежим к одному виду и вполне этим удовлетворены.

 

Дневниковые записи Раздо. Свидетельство #5

Весь день размышляю над тем, о чём пишет Шесси. Когда-то давно мы с ней договорились, что больше никогда не будем поднимать темы разумных космических псевдорас и всякой такой беллетризированной ерунды. Современному человеку достаточно говорить только о Земле и о землянах, чтобы суметь отразить, объяснить, истолковать и даже визуально проиллюстрировать всю совокупность окружающих нас миров. Благодаря своему счастливому происхождению из нашей древней земной колыбели, мы до сих пор успешно располагаем и превосходно владеем поистине всеобъемлющим, универсальным понятийным аппаратом, фантастически гибким словесным инструментарием, какому нет нигде равных, и грех было не пользоваться им и в быту тоже.

Когда с Шесси мы только познакомились, я подарил ей бусы. У нас тогда ещё продолжался, как принято было говорить, конфетно-буфетный период. Забавно, что он наложился на другой период, на тот, когда повсеместно запрещали есть конфеты. Сначала нам запретили курить, а потом добрались и до сладостей. Говорили, что от них портятся зубы (тогда ещё не умели выращивать новые) и развивается гастрит (тогда ещё мало что верил в эффективность ВСП, внешней системы пищеварения). Короче, чтобы поесть конфет, мы ходили в специальный закрытый буфет.

Вот в одном из таких буфетов я и подарил Шесси бусы. В принципе, не имело значения, где бы я их дарил, но Шесси, кроме конфет, ещё любила цветы. Цветы разрешалось дарить опять-таки лишь в буфете. Лишь там можно было подобрать хороший букет, искусно составленный флористом и завёрнутый в прозрачный, хрустящий, шуршащий, восхитительно поскрипывающий целлофан. Букеты стояли на полках за стеклом в отдельном помещении и трогать руками, конечно, их было нельзя. Мы с Шесси подошли к стеклу, она выбрала букет, я сфотографировал его и подарил ей. Она приложилась к голографической фотографии всем лицом, зарылась в неё, вдыхая активированные цветочные ароматы и шурша восхитительным целлофаном. То была сказка, о которой она всегда мечтала. Как позднее она призналась, это был самый романтический вечер в её жизни. Мы ели конфеты, пили шипучий лимонад, шуршали голографическим целлофаном и были просто счастливы. И счастливы были, казалось, все вокруг.

Перед тем как пора было уходить, я нащупал в кармане длинную продолговатую коробочку, обшитую чёрным бархатом. В ней лежали бусы из очень крупных жемчужин, переливающихся разными цветами, оттенками и рельефами. Эти бусы достались мне по наследству от бабушки. Она завещала, чтобы я подарил их своей будущей жене.

В тот вечер я принял окончательное решение. Я попросил Шесси закрыть глаза, поднялся, обошёл стол, встал у неё за спиной и надел бусы ей на шею. Застёгивать маленький фигурный замочек приходилось вслепую, потому что сзади на её шею падали густые чёрные волосы, пахнущие чем-то лесным и смолистым. Шесси то хохотала, то хихикала, пока я застёгивал замочек, потому что она боялась щекотки, а руки у меня оказались холодные. Холодные, да, я сильно волновался.

Эти бусы и сейчас лежат в коробке на её туалетном столике. Она надевает их по большим семейным праздникам. Ныне они считаются чрезвычайно ценными — как артефакт, отражающий одно из самых последних заблуждений о форме Земли. Да, насчёт форм Земли у неё был небольшой пунктик. Как женщины раньше не верили в электричество, потому что его не видели, так и она очень долго не соглашалась верить той картине мира, которая так хорошо утвердилась за последние сотни тысяч лет.

Конечно, картина до этого была разной. Сначала человечество верило, что Земля плоская, как блин, но это оказалось совсем не так. Потом люди стали верить, что Земля круглая, словно колобок, но и с этой идеей пришлось очень скоро расстаться, потому что геофизики обнаружили, что Земля, в действительности, имеет форму баранки. Впоследствии, правда, стало выясняться, что и эта баранка не совсем так проста, как нам представлялось поначалу. Оказалось, она состояла из отдельных независимых шариков, примерно таких, как в шарикоподшипнике. Или из крупных бусин, нанизанных на нитку. В школе нам говорили: "Дети, а вот теперь представьте, что внешнее и внутреннее кольца в подшипнике убраны или нитка вытащена из бус — вот это и есть наиболее современное и наиболее истинное представление о Земле!"