Комбыгхатор

Мысль о том, что Республикатор — женщина, посетила меня в ту лунную ночь, когда моя голова лежала на столе рядом с кактусом, и лунный свет застревал в волосах одной и в колючках другого. Я всегда перед сном кладу свою голову на стол, а жена обязательно ставит рядом с ней горшок с кактусом. Она снимает горшок с подоконника и ставит рядом с моей головой. Ибо верит, что так спасает мой мозг от проникающей через окно радиации.

Бог знает, с какого такого древнего страха-ужаса женщины продолжают бояться радиации. В моём кабинете не-радиацией является разве что вечный дубовый стол, да и тот, в силу свойства материи, имеет волновую природу, а значит, та же радиация и есть. К счастью, мой стол, он хотя бы внешне такой же твёрдый, как лоб, и в этом они находят друг друга.

Людям другого, не земного происхождения обычно сложно представить, как это мне удаётся использовать голову отдельно от тела. У них не существует выражений типа "потерять голову" или "безголовый". Потому что элементарно никакой головы нет. Жаль, что мы часто слепо копируем всё чужое. Хотя и то верно: зачем человеку голова, которая ночью тупо спит?

Одеяло, да, это нужно. Тело мёрзнет. Когда твоему телу уже более трёхсот тысяч лет, оно вдруг решает начинать мёрзнуть. Поначалу это было неприятно, но потом мы с женой узнали, что какие-то гении из местной группы галактик возродили производство обычных ватных одеял, и проблема благополучно разрешилась.

К счастью, голова у человека не мёрзнет. Никто не знает почему, а не мёрзнет. Вот и моя тоже, хотя я кладу её на ночь на стол, который стоит у окна, а окно приоткрыто на одну четверть. Шторы на окне раздёрнуты, так что между головой и природой остаётся лишь тюль. Тюль не мешает ни лунному свету, ни холоду проникать в комнату. Холод помогает мне остудить голову и снизить частоту мыслей. 

Мысль о том, что Республикатор — женщина, а значит, и всё это грандиознейшее противостояние Комбыгхатора и Республикатора, вся эта война, какой ещё не видала эта вселенная и которую она больше не увидит, потому что всю эту вселенную разнесло вдребезги, на эту мысль меня натолкнула вчерашняя размолвка с женой. Я был, наверное, не прав, а она, вероятно, хотела, чтобы я извинился. Тот, кто чувствует разницу между "наверное" и "вероятно", прекрасно меня поймёт. Ночью об этом я ещё немного подумал и пришёл к выводу, что война между Комбыгхатором и Республикатором могла быть и не войной вовсе, а простым взаимонепониманием полов.

Утром я выложил всё это жене в качестве небольшого извинения за вчерашнее.

— Агрессор опять принёс дохлую белку и выложил на крыльце, — ответила она, ставя передо мной яичницу с луком. — Хоть бы уж он их съедал! Куда мне их всех девать? Что ни день, то новая белка. Прикажешь солить?

— А что? Нормальная мысль, — задумался я, потянувшись за солонкой. — Их нужно солить. Их нужно засаливать! Когда-нибудь, когда наша цивилизация выйдет на новый уровень умственного развития, люди обязательно найдут способ, как рассаливать твоих белок. Тогда они снимут с них шкурки и сошьют себе беличьи шубы.

— Что, опять недосолила? — спросила жена, наблюдая, как я вытряхиваю на яичницу соль.

— Немного, — ответил я, продолжая трясти солонку.

В солонке оставалась живой всего лишь одна незалипшая дырка, и соль высыпалась из неё по крупинке в минуту. Конечно, я мог бы взять зубочистку и прочистить все дырки, но наши зубочистки стояли на одной подставочке с перечницей, и если бы я прочистил солонку, то пришлось бы проковыривать дырки и в перечнице тоже, а потом бы жена заставила меня починить кран в ванной, подклеить обои в спальне, поменять доски пола на веранде, заново перекрыть крышу, передвинуть весь дом на пять метров подальше от воды и, наконец, сделать так, чтобы с Агрессором что-нибудь случилось.

Самое ужасное, что кошек/котов убивать нельзя. Единственный честный, надёжный, законный, веками апробированный способ избавиться от их кошачьего присутствия — это унести кота в лес и там его оставить. Ха! Об этом рассказывают даже детям в сказках. Дважды ха!

Агрессор вообще-то девочка. Кошка. Когда-то её звали Грейс. Но тогда она была ещё мягким серым помпончиком, заячьим хвостиком. А потом ей исполнился год, и всякое право на своё нежное девичье имя она безоговорочно потеряла. Нет, никто не держал её дома взаперти. Она всегда могла выйти на улицу погулять и гулять там сколько угодно, но и на улице кота не было. С тех пор она регулярно ходит в лес. Наверное, хочет забеременеть от рыси. Рысяка.

— Так что ты там говорил? — спросила жена, когда я взял в руки вилку и нож и отправил в рот первый кусочек яичницы. — Ты полагаешь, что Республикатор был женщиной? Боже, какая нелепая мысль!

— Мм, — сказал я, что обозначало одновременно и "вкусно", и "я ем", и "забудь, ерунда, просто к слову пришлось".

Я знал, что это моё "мм" прозвучало не совсем убедительно, но винил в этом по привычке лишь себя одного. Не надо было жениться на филологе, на том самом, для которого каждое слово должно быть этимологически узаконено, грамматически выверено и стилистически грамотно словоупотреблено. Притом запах сплетни раздувал филологу ноздри.

В то утро, даже не притронувшись к кофе, я гневно вышёл из дома. Когда от тебя требуют не мычать за едой и одновременно не растекаться мыслию по древу, ты уже через пять минут хочешь от всего отдохнуть. Хоть дохлой белкой на крыльце.

Вечером того дня мы отмечали день рождения моей жены. Были только мы, и ещё двое наших друзей, соседей по озеру. Их звали Дваля и Трифа. Трифа с большой степенью вероятности мог считаться мужчиной, во всяком случае, когда мы вместе рыбачили, я его таковым считал, но Дваля — точно женщина, потому что блондинка.