Страница 3 из 16
Дело шло к выписке, и Коля ждал, когда его переведут из штрафроты в действующие войска, а там и рукой подать до дома. Мысленно уже собирался к отправке, как внезапно его вызвали в кабинет и, увидев сидящего за столом мрачного майора, почему-то подумал, что ему сейчас предложат отправиться на родину, но только не в общем вагоне.
– Ты у нас, откуда угодил в штрафники? – спросил особист, просматривая личное дело Борисова.
– В стрелковом полку служил.
– За что командира роты оскорбил?
– В деле все написано.
– Без тебя знаю, что написано, я тебя спрашиваю, – грубо сказал майор.
– Я и сейчас повторю, что капитан тот круглым дураком был, кто его только комротой назначил…
– Ты опять за старое? – перебил Борисова особист, – все вы уголовники ушлые и дерзкие и откуда в тебе, таком молодом, столько наглости. На фронт сам просился?
– В лагере добровольно заявление написал.
– Ладно, это прошлые дела, а как ты сейчас в разведотделение попал?
– Меня туда перевели, во многих штрафротах есть разведка.
– Меня это, как-то мало волнует, а вот почему бывшего уголовника без проверки допустили в разведку? Контакты с немцами были? Языка приходилось брать?
– Майор, к чему такие вопросы, есть командир роты, он все обо мне знает.
– Все, да не все.
– Ты о чем? – начал нервничать Николай.
– Ты мне не тычь, щенок! Подвигом и былыми наградами хочешь прикрыться, не выйдет, мы таких быстро раскрывали.
– Каких – таких?! Я что, по-твоему, когда в разведку ходил, с немцами якшался, – взбеленился Борисов.
– Молчать!! Сопляк, ты с кем разговариваешь?! Вот, бумага на тебя пришла, – майор достал из папки листок, – сомнения у органов имеются, как это ты дважды в штрафники угодил, да еще в разведку умудрился пролезть. Ты что думаешь, мы в носу пальцем ковыряем… Всех твоих дружков уже опросили, командиров. Не беспокойся, их тоже накажем, за потерю бдительности. В общем собирайся, поедешь с нами.
– А как же госпиталь? Я же не долечился.
– Где положено, там и долечат.
– Начальник, война же закончилась, что еще вам от меня нужно, я кровью смыл свое первое преступление… Прогул, по-вашему закону тоже преступление?
– Ты саботажник, потому Родина и отправила тебя под надзором ковать победу. Все, хватит разговоров. Сержант, – крикнул майор. В кабинет вошел боец. – Получишь вещи, одежду и отправишь его в штаб дивизии.
– Есть отправить, товарищ майор!
Все заново ворвалось в жизнь Николая: арест, этап. Сначала был сгонный пункт в Германии, затем под конвоем, в забитом до отказа товарном вагоне, следовал путь в конечный пункт назначения – «ПФЛ2». Там его, не смотря на ранение, ждал нелегкий труд на стройке. Опять допросы оперативников и следователей, а затем этап в северный лагерь. Пока выясняли суть да дело, пришлось сидеть в суровом лагере, и только по истечении полтора года на выездной сессии суда, Николаю объявили, что он приговаривается к четырем годам лишения свободы. Сидя в промозглом бараке, он все думал: «Как же так? Выходит, нас не простили, унизили, наказали и снова закрыли. Видать у них «наверху» совсем другие планы, мы не нужны им на свободе. Страну нужно поднимать из руин. Теперь понимаю, власти нужна дармовая рабсила. А нас много! Выходит, штрафников проще закрыть в лагеря, чем вернуть домой, а ведь мы расскажем людям правду: как власть об нас вытирает ноги, как намерена дальше с нами поступать. Мы же фронтовики – штрафники, ей, как кость в горле, потому всех неблагонадежных, смелых в своих суждениях и поступках, она вынуждена изолировать от остального народа. Да, мы – штрафники, испытали на себе ужасы тюрем, лагерей, побывали «на дне» людской жизни. Мы не станем молчать. У нас, у непрощенных, ярость кипит в груди. При такой власти нам плохо придется – нас каждого ждет неизвестность. Когда – же придут нормальные люди и вышвырнут безмозглых тиранов? Эх, Родина, за что же ты нас не любишь?!
Глава 2. На Филевской стороне
Шел 1949 год. У Борисова закончился срок отбытия наказания и в конце зимы бывшего штрафника с изломанной судьбой, освободили. Орден «Красной звезды» ему вернули и еще медаль – «За отвагу». Он даже не предполагал, что по возвращению в Москву, ему еще долго придется получать разрешение на прописку в Филевском районе, где проживал с матушкой до первой судимости. Сто первый километр – всегда пожалуйста, но чем ближе к центру, тем проблематичнее было закрепиться в столице.
Детство и отрочество Коли прошли в Юном городке, который разделяли две улицы: Красная и Черная. Теперь же, после войны Красную улицу заселяли в основном вернувшиеся после победы фронтовики, а Черная улица, как считала власть, была в старые времена – бандитской, так и продолжала «воспитывать» молодежь в людском духе, а не по общественным законам и меркам. Николая тоже воспитала улица, заложив в его сознание ценности, такие как: сплочение, дружба и отстаивание правоты, что иногда сталкивало в споре уголовный люд Юного городка с представителями власти на местах, то есть с участковыми инспекторами.
Мама постарела, сдала за годы, да было от чего: получила на мужа похоронку, и пока шла война с ужасом встречала почтальона, только бы не протянул ей «казенную» бумагу на сына. Когда перестали приходить письма от Коли, горевала, думала, что пропал без вести, и только через полтора года весточка от сына вернула ее к жизни.
«Пусть в лагере, но зато живой, – переживала она, понимая, что сыну сломали жизнь, – что поделать, раз у нас в районе, на улице Черной таких ребят было много: кто под „горячую руку“ власти попал, а кто и по глупости сел за решетку. Вон, соседский парнишка – Сережка Резаков, уже не один раз побывал в тюрьме, правда он моложе сына, но, как говорят: „Молодой, да ранний“. Вроде с виду и по разговорам парень – то не плохой, однако ж, неймется. Хоть и молод, да не сбил бы моего парня с пути, сын – то выходит, вроде отрицает порядки советские, как „политический“ идет, а Сережка все по карманам промышляет, да в карты играет, одним словом – уголовник».
– Мам, помнишь в соседнем доме девчонка жила? – спросил Николай в первый же день.
– Аннушка?
– Она, она, симпатичная такая.
– Чего ж не помнить, – мать улыбнулась, – а ты знаешь сынок, ждет она тебя, голубка. Может быть, и выскочила бы за кого, но Сережка Резаков не дает никому даже взглянуть на нее. Он намедни такую драку устроил, пришли с Красной улицы ребята, и один из них хотел к Ане посвататься, так Резак ему путь указал в обратную сторону. Насилу убежали, с нашей – то улицы мигом парни, да мужики собрались.
– А почему ты решила, что она меня ждала?
– Видела я ее, разговаривала, она сама мне призналась, что дорог ты ей. Иди сынок, вижу, что и еда тебе в горло не лезет. Ты уж поаккуратнее с ней, девчонка еще больно молода…
– Мам, ты что, я ее ничем не обижу.
– Иди сынок, иди, вижу, что и ты к ней неравнодушен, – улыбнулась мать.
Когда Коля подходил к Аниному бараку, то увидел, как на крайнем окне колыхнулась занавеска, из-за нее кто-то наблюдал. Он улыбнулся, и приложил руку к груди: сердце бешено колотилось. Вот она – самая крайняя дверь. И вдруг Коля обомлел: вместо девчонки, какой он запомнил Аню, выскочила из сеней, стройная, симпатичная, белокурая девушка, в старой, потертой шубке и в накинутом на голову платке. Аннушка за годы сильно повзрослела, но глаза, губы, остались прежними. Она робко остановилась и прижалась к перилам. Коля не сводил с нее глаз и, понимая, что скромная девушка стесняется его, заговорил первым:
– Здравствуй Аня. Мне матушка сказала, что виделась с тобой, – Аня молча кивнула, – я хотел тебе написать с фронта, да думал, что ты никогда не воспримешь меня всерьез. Ты еще девчонкой была, когда меня забрали.
– Неужели ты обо мне думал?
– Да, иногда, но не так…
2
ПФЛ – Проверочно – Фильтрационный лагерь.