Край безумной любви

Медсестричка ласково взглянула в глаза раненному и успокаивающе сказала:

– Потерпи родной, рана не опасная, Николай Фомич мигом достанет пулю, он у нас в этом деле большой мастер.

Коля застеснялся симпатичной девушки и, закрыв глаза, кивнул головой. На поверхности раны он не ощутил боли, но как только инструмент хирурга проник в пулевое отверстие и коснулся металла, Николай дернулся всем телом. Как и обещала сестричка, все быстро закончилось, и когда раненный боец открыл глаза, то увидел, как хирург собирается выбросить пулю.

– А можно я оставлю ее себе на память? – спросил он доктора.

Врач кивнул головой и сквозь повязку обратился к сестре:

– Любаша, перевяжи его и вколи обезболивающий, а я пока осмотрю следующего, и не забудь перед отправкой талисман ему отдать.

К вечеру подъехали две санитарные машины и раненных бойцов осторожно, переместив в кузов, отправили в госпиталь. Люба бережно поправила под головой Николая телогрейку и на прощание сунула ему в руку пулю, извлеченную из плеча.

Через два дня к Коле пришел его друг Лешка, с сопровождающим его бойцом и принес гостинцы от сослуживцев.

– Колек, а знаешь, командир за тебя хлопочет, – с захлебом рассказывал Леха, – говорит, подал рапорт, чтобы тебя досрочно из штрафроты освободили и снова в полк отправили. Ты героический подвиг совершил.

– Да ладно, я что, один там был, а тебя с Мишкой разве командир обошел вниманием?

– Наверняка и нас освободят, а тебе орден – железно обеспечен.

– Ага, сейчас, если только орден «Сутулова» вручат, – усмехнулся Николай. Письма были?

– Нам с тобой нет. Мишке из Ленинграда казенная бумага пришла, правда запоздалая, прикинь Колек, у него там мать и трехлетняя сестренка умерли с голоду. Батька под Киевом погиб, теперь он круглым сиротой остался.

– Да, кабы не война проклятая, – вздохнул тяжело Коля, потирая ноющее от боли плечо, – может, и жизнь наша по-другому бы пошла.

– Да, Колек, я бы не полез с голодухи за картошкой на овощной склад, а ты бы не прогулял смену на заводе. Спасибо родной стране, впаяли нам с тобой срока по самое не люблю.

– Ты хоть под статью за кражу угодил, а я – то за какие коврижки? – возмутился Коля, – какая сволочь придумала, чтобы за прогул людей в тюрьму отправлять. Обидно. Я ведь прогулял по уважительной причине, мамка захворала, и мне нужно было в другой конец города за лекарством смотаться. Так разве послушали следователи?! На скорую руку дело состряпали, вменили статью за самовольный уход с военного производства.

– Коль, а тебя в лагерь отправили или сразу в армию направили?

– Ты что, с Луны свалился, я почти год отсидел, в спецчасть заявление написал, что хочу на фронт, два раза отказывали, я ведь тогда еще малолеткой был. Знаешь, как я опешил, когда меня начальник лагеря к себе вызвал, там у него какой – то капитан сидел, он как раз набирал зэков в штрафники.

– Выходит, ты уже второй раз под раздачу попал.

– Да, если бы не награды, отправили бы на этот раз в лагерь, а не в штрафную роту.

– Странно, Колек, ты почему-то не рассказывал мне такие подробности, – удивился Лешка.

– Разве?

– Нет- нет, ты запамятовал.

– Не люблю я о лагере рассказывать. Все, Лешка, хватит, давай о чем-нибудь другом поговорим.

– Коль, а правда говорят, что сам Рокоссовский перед Сталиным за штрафников просил, чтобы за ранение их под чистую отмывали от прежней судимости.

– Не знаю, Леха, может и так, но нам – то от этого не легче, отношение к штрафникам такое… – Николай вздохнул и резко рубанул здоровой рукой, – со скотиной лучше обращаются.

– Ты не переживай, суд простит, и весь позор смоешь.

– Лешка, не говори так, в чем я виноват перед своей мамкой, перед соседями, перед Родиной, я что, предал их или струсил?! Встречаются разные люди: солдаты бросают оружие, руки поднимают, жить хотят, в плен сдаются, а я не из той породы, пусть меня крест – накрест пулями прошьют, но живым не сдамся. Меня совсем другое волнует: почему меня, парнишку семнадцатилетнего, как жулика отпетого в лагерь отправили? Я тогда для себя решил, лучше в бою погибну впервые же сутки, чем в лагерном дерьме захлебываться годами. Я открыто начальникам в глаза высказывал свои недовольства, так они меня в карцер не раз сажали, потому мое заявление – идти на фронт прятали подальше. Таких, как я, в лагере было полно, многие хотели на фронт, но начальство твердило одно: «На нарах победу будете встречать – твари!» Благо капитан, набиравший зэков в штрафроту, взглянул на меня и сразу дал добро.

– Ты сейчас бы со стороны увидел себя, у тебя взгляд, как у разъяренного быка.

– Что, правда?!

– Конечно, потому вертухаи с тобой не церемонились, от одного твоего взгляда их в дрожь бросало.

– Да, ладно, заливать – то, – засмеялся Колька, но снова ухватился за плечо.

– Сильно болит?

– Есть немного, ладно, до свадьбы заживет.

– А когда свадьба? – заулыбался Лешка.

– Ты думаешь, что говоришь, у меня и невесты нет.

– А сестричка из полевого госпиталя?

– Нет, Леха, ты действительно свихнулся, с какого боку я к ней должен прилипнуть.

– Ну, она же тебе понравилась?

– И что, война кругом идет, а мне жениться? Слушай, брось ты выдумывать.

– Ладно, ладно, Колек, я пошутил, просто, когда тебя увозили в госпиталь, я глянул на вас и подумал, что это судьба, ты так на нее смотрел.

– С благодарностью?

– Не – е, у тебя взгляд был, словно ты с любимой девушкой прощался.

– Лешка, хватит заливать, сделай лучше самокрутку, а – то уши опухли, курить хочется.

– Держи, это тебе ротный передал, – спохватился, Алексей и протянул другу пачку папирос.

– Вот это да! – обрадовался Коля, – лучше награды нет, не забудь от меня поблагодарить его за папиросы.

Друзья расстались, в надежде, что скоро снова увидятся.

Через две недели по репродуктору, вещавшему со столба, голосом Левитана было объявлено, что Германия капитулировала. Здесь такое началось: солдаты, словно родные обнимались, целовали друг друга. Кто-то, не стесняясь, плакал, один больной, не смотря на ранение, подхватил сестричку и закружил ее. Веселье бушевало вокруг, кто-то вытащил гармонь и, развернув меха, заиграл задорную мелодию. Невесть откуда появилась солдатская фляжка, наполненная водкой и под счастливые возгласы, полилась жидкость в алюминиевые кружки. Только к глубокой ночи удалось угомониться раненным. Спать не хотелось, больные мечтали, что скоро вернутся в родные края. У кого остались семьи, тому посчастливилось, а кто-то вернется на пепелище или в разрушенные дома, а иные, пока шла война, потеряли всех родных и их уже никто не ждет.

Коля тоже мечтал: вот вернется в Москву, в Филевский район, в Юный городок, к матушке в деревянный барак и заживут они, как жили до его ареста. Коля тяжело вздохнул и подумал: «Может за военные годы власть помягче стала, добрее? Теперь нет бешеного плана на заводах, да жесткого режима, когда сажали за прогул, да чего там прогул, были случаи и за опоздание! Интересно, в соседнем бараке жила Аня, такая симпатичная девушка, правда она была совсем молодой, но всегда была со мной приветлива, наверняка сейчас в невестах ходит. Да, повезло, – улыбнулся Николай, – теперь вернусь живым, обошла меня стороной «костлявая», только чуть-чуть зацепила, ничего, заживет, как на собаке.

Он достал из кармана халата пулю и, зажав между большим и указательным пальцем, ухмыльнулся.

– Что браток, родной сувенир? – спросил сосед по койке.

– Роднее не бывает, я его через плечо родил, – засмеялся Коля.

– Выброси, говорят плохая примета – осколки, да пули оставлять.

– А я не суеверный, и к тому же, война закончилась, – весело ответил Колька.

– Как знаешь, дело твое.

Прошло время, в госпиталь к Борисову приехали замкомроты и майор из штаба дивизии, поздравили разведчика и сказали, что его дело будет скоро рассмотрено в суде и Николая освободят. При разговоре присутствовал друг Лешка, он тоже надеялся, что его освободят.