Страница 10 из 16
Несколько раз они ходили за грибами вместе с хозяйкой их дома, сдержанной и покорно терпеливой женщиной лет сорока пяти. Они приносили полные вёдра боровиков, удивляясь и не веря такому чуду, фотографировали их и жалели, что приходилось резать их и разрушать такую красоту.
Как-то, гуляя со свекровью и Алёшенькой по окраинной улице, Лиза мечтательно сказала:
– Вот было бы чудо, если бы мне нашлась здесь работа. Хотя бы несколько часов в неделю, чтобы стаж не прерывался.
– А ты попробуй узнать в школе. Может быть, как раз что-то и найдётся, – предложила Валентина Адамовна.
– Вряд ли. В тех местах, где воинские части, всегда переизбыток специалистов. Особенно врачей и учителей.
– А ты всё-таки попробуй, – повторила свекровь, и из уважения к ней Лиза, хотя и без всякой надежды на успех, отправилась в школу.
Вернувшись через час, она почти взбежала по лестнице на второй этаж и, обнимая свекровь, радостно сообщила:
– Невероятно, в это просто трудно поверить, но у меня есть работа, представляете? Они так обрадовались, что я пришла, – это чудо. Сказали, что давно ждут именно учителя немецкого и английского языков. Какая вы умница, что посоветовали мне пойти и узнать.
– Ну, вот и хорошо, – улыбнулась Валентина Адамовна. – Вот и хорошо.
– Правда, это вечерняя школа, и мне сразу же дали классное руководство в десятом классе. Мне везёт на десятые классы, – проговорила Лиза.
– Ничего, – успокоила её Валентина Адамовна. – Это всё для тебя уже не ново. Справишься, я уверена.
От радости, Лиза обняла свекровь и закружилась с ней по комнате.
А в высших невидимых и неощутимых человеком сферах кружились и звучали непрерывные волны радости и счастья обретения, возвышения и восхождения к Высшему, Непостижимому и Предвечному. Совершенные в своей гармонии звуки переливались удивительными мелодиями, не начинаясь и не заканчиваясь, соединяясь и сливаясь с невиданными оттенками и волнами красок. Возникая друг из друга, взаимопроникая и дополняя друг друга, в непрерывной бесконечности и вечности неповторимых вариантов мелодий, красок и ощущений радости и счастья от нескончаемого стремления, приближения и прикосновения к непознаваемой и сокровенной, всегда влекущей Тайне…
– Прими свет её радостной молитвы, – без слов и звуков взошли ввысь от невидимых бестелесных сущностей волны обращения.
– Там нет молитвы, – одними волнами света и переливами красок так же без слов и звуков пришёл ответ, воспринятый совершенными и чистыми сознаниями.
– Там радость Твоего творения. Она изливается из чистого сердца и поёт хвалу всему созданию Твоему. Прими и благослови эту радость и благодарение. И благоволи сохраниться ей в этой любви и чистоте на всю её земную жизнь, – снова поплыли ввысь прекрасные и благозвучные волны.
– Излишни просьбы – всё есть всегда и везде, – расходясь в бесконечности, приплыл ответ радости и света. – Всегда и во всём есть всё… и есть главное: свобода выбора… Свобода выбора – неприкосновенна, незыблема и вечна… Нет ничего превыше свободы выбора, воли действий и любви… Они – превыше всего…
Сияющее сознание со светлой заботой обернулось к оберегаемой им на земле человеческой душе, звенящей и поющей от радости этого мгновения, и обвило её гармонией любви и света, уносясь ввысь…
А сферы плыли и ликовали в бесконечной вселенной…
В субботу на летней танцплощадке Постав, на Гарбарке, разливалась музыка. Тёмное небо таинственно мерцало загадочными звездами, прислушиваясь к молодым сердцам и проникаясь волнением тайных взглядов, украдкой бросаемых из-под ресниц. А над всей Гарбаркой, над парком и озером, над всей притаившейся в темноте зеленью кустов, над сочными и пряно пахнущими травами, цветами купавы и листьями аира, над прохладной заводью в тени звучала то ритмичная, то трогательная, то сладко волнующая музыка.
Прохаживаясь в вечерней прохладе, сюда подходили и взрослые, чтобы посмотреть, как веселится молодёжь. Слушая весёлые влекущие ритмы или разливы вальса, вспоминали свою молодость и свои танцы, взволнованные и скрываемые взгляды, мечты, слезы ревности, разочарования и новой надежды на счастье. Эта танцплощадка помнила немало тайных волнений, а иногда и слёз. Они витали здесь каждое лето, обещая счастье и раздаривая радости.
Потерявшая на фронте мужа и оставшаяся с четырьмя детьми, стояла рядом со своей соседкой Геня Казимировна Копешко. Её постаревшее и сморщенное от горестей и тяжёлой работы лицо разучилось улыбаться, глаза потухли и взгляд из-под выцветших бровей был жёстким и строгим. Теперь дети её выросли, старшая дочь уже была замужем, две младшие работали, а здесь, на танцах был её младший и единственный сын, надежда и тайная гордость.
– Вот ты и Антося сваго дождалась, – сказала соседка, но Геня Казимировна даже не улыбнулась.
– Теперь тебе легчей будет, – продолжила соседка. – Поможение али жёнку приведеть, всё адно легчей.
– Какое там легчей? – с обидой ответила Геня Казимировна. – Погодь еще радоваться. Ему еще учиться надо. Не скоро ещё легчей будет…
Поодаль от них стоял и второй секретарь райкома Иван Михайлович Красиков с женой. Наблюдая за группкой девушек, среди которых была и их дочь, Иван Михайлович поглядывал на ребят в белых рубашках и наглаженных брюках, уверенно стоявших в стороне. Некоторые из них в этом году пришли из армии и он их хорошо знал. Знал их родителей и их семьи, знал многое почти обо всех, так как родился и вырос здесь, в этом городке.
– Да, молодость, что и говорить, – с лёгкой завистью проговорил он и чуть нахмурился, заметив, как их дочь решительно и свободно подошла к группе ребят и один из них, повернув к ней голову, удивлённо улыбнулся и, взяв её за талию, через минуту увёл в танце в гущу молодёжи.
– Это кто же такой? С кем она танцует? – спросил Иван Михайлович, недовольно хмурясь, хотя отлично знал того, о ком спрашивал.
– Да это же Антон. Вон и его мать стоит, любуется, – ответила жена.
– Какой Антон? – не поворачиваясь, спросил Красиков.
– Копешко. Только что вернулся из армии. Чем не жених?
Иван Михайлович ничего не ответил, строго наблюдая за танцующими.
– Ну, чем они не пара? – снова спросила Ольга Васильевна.
– Ты бы поговорила с ней, что ли, – Иван Михайлович недовольно передёрнул плечами.
– О чём? – не поняла Ольга Васильевна.
– Ну, о том же, что видела. Не годится девушке самой к парню подходить и на танец звать. Что это за блажь?
Ольга Васильевна примирительно улыбнулась и ответила:
– Так она в него с детства влюблена, ты же знаешь. А теперь уже совсем взрослая, студентка ведь.
– Ну и что из того? Мало ли что в детстве было, а сейчас надо знать себе цену. Пусть он за ней бегает, а не она за ним.
Ольга Васильевна помолчала, потом задумчиво проговорила:
– Кто его знает, как лучше. Девчонок вон сколько подросло за эти годы. Невест хоть отбавляй.
– И женихов не меньше. Вон высокий с ними разговаривает. Кто такой?
– Кажется, Палевский.
Иван Михайлович недовольно фыркнул и насмешливо проговорил:
– Ну да, женихи. Ни работы ещё, ни специальности, ничего за душой, а женихи.
– Не ворчи, – мягко одёрнула его жена и, помолчав, добавила: – Сам разве не так начинал?
Некоторое время они оба молча наблюдали, как беззаботно и легко танцевала их дочь с тем, кто, очевидно, казался ей сказочным принцем.
– Ты бы устроил его на какую-нибудь нормальную работу. Пусть растёт и продвигается. Он хлопец толковый, – проговорила Ольга Васильевна.
– А что он здесь до армии вытворял, ты забыла? – недовольно возразил Красиков.
– Ну и что? То было до армии. А после неё все становятся совсем другими, – мягко вступилась Ольга Васильевна. Но Красиков снова передёрнул плечами и неопределённо ответил:
– Посмотрим, посмотрим. Где в этом городке толковую работу найти?
– Найди уж где-нибудь. Он ведь всё равно к тебе придёт.