Страница 15 из 25
Кончилось все это тем, что после пятого или шестого наступательного шага стрекоза завибрировала куда более резко, чем прежде, и умчалась прочь, напоследок чиркнув своим краем по груди Цыпфа.
– Обиделась… – вздохнула Лилечка. – Зря вы к ней так…
– Нет, чаи сядем распивать, – буркнул Зяблик. – Могу побожиться, что эта стерва здесь в стукачах состоит… У меня нюх на стукачей.
– Ну и как вы, братец мой, оцениваете случившееся? – поинтересовался у Цыпфа Смыков. – Вам позволили проявить свободу воли? Или подвергли взбучке?
– Даже затрудняюсь сказать… – Лева принялся ощупывать свою грудь. – Скорее всего ни то ни другое…
Трясущимися пальцами он расстегнул карман и принялся один за другим извлекать наружу магазины. Все они были аккуратно разрезаны на две части.
– Чистая работа, – авторитетно заявил Зяблик, складывая половинки. – Сколько живу, ничего похожего не видел. Нет, тут не ножовкой и не автогеном работали…
Лилечка буквально бросилась Цыпфу на грудь и с лихорадочной поспешностью принялась добираться до его тела. Однако на бледной Левкиной коже не обнаружилось никаких дефектов, кроме сине-багрового перезревшего прыща.
– Темное дело, – сказал Смыков. – Не разгадать нам этих загадок. Пошли себе ровненько, как шли…
Так они и брели в хрустально-голубой пустоте, время от времени натыкаясь на невидимые стены, которые Лева охарактеризовал как «границы полей с чрезвычайно высокой плотностью энергии».
На разных уровнях и на разном удалении от них двигались в разных направлениях (и с разной скоростью) другие люди. Нельзя было даже приблизительно назвать их число. В общем и целом вся эта необъяснимая суета напоминала жизнь термитника, если бы он вдруг стал прозрачным.
– По земным меркам мы уже шестой час топаем, – Смыков глянул на циферблат «командирских». – Пусть нас считают хоть за блох, хоть за тараканов, но ведь им тоже отдых положен. Про кормежку я уже и не говорю.
– Вы забываете про одну весьма немаловажную особенность нашего положения,
– Цыпф снял очки и принялся на ходу протирать их полой куртки. – Дрессированная блоха нуждается в пище и отдыхе. Мы же, оказавшись здесь, предположительно приобрели бессмертие. Временное, конечно. До тех пор пока существует нужда в людях, их будут снова и снова возвращать к жизни.
– Пофартило нам, ничего не скажешь, – буркнул Зяблик. – Похуже, чем вечная каторга. И никакой амнистии не предвидится.
– Лева, ты ведь обожаешь ставить всякие опыты, – к разговору присоединилась Верка. – Стрельни себе в башку, а мы подождем, что из этого получится. Если ты прав, значит, скоро оживешь.
– Вы, наверное, шутите! – ужаснулась Лилечка.
– Конечно, шучу. Но если нас собираются гонять так до бесконечности, я сама себе пулю в висок пущу. Чтоб мозги вылетели. А там пускай ремонтируют.
– Рано еще, товарищи, с жизнью прощаться! – с пафосом произнес Смыков. – Чтоб пулю в висок пустить, ни ума, ни смелости не надо. Вы лучше вспомните примеры самоотверженной борьбы за жизнь! Корчагина, Мересьева…
– Колобка, – вставила Верка.
Однако сбить Смыкова было не так просто. Он с подъемом продолжал:
– Надо разобраться в происходящем! Где эти хозяева находятся? Что из себя представляют? Что у них на уме? Эх, затесаться бы им в доверие!
– Ты, Смыков, молоток, – Зяблик даже в ладоши похлопал. – У кого ты только в доверии не был. И у вражеской разведки, и у советской власти, и у инквизиции, и у Верки, и у меня самого… Дай тебе волю, так ты и к сатане в доверие влезешь.
Лева Цыпф, со своей стороны, хотел возразить Смыкову в том смысле, что не дано человеку понять промысел высших существ, как не дано блохе знать о побуждениях человеческих, но в этот момент с окружающим миром что-то произошло.
Голубоватая пустота размазалась в сиреневый вихрь, а вместе с ней размазался и сам Лева…
…Говорят, что бывают сны, неотличимые от жизни, и жизнь, похожая на сон. А еще говорят, при определенной сноровке человек может достичь состояния, в котором над ним уже не властны ни законы окружающей реальности, ни наваждения забытья. Тогда его сознание, освобожденное от оков тела и груза мыслей, скользит само собой в необъятном потоке мироздания, все видя и все понимая, но ничему в отдельности не давая оценки.
Нечто подобное случилось и с Левой Цыпфом, несмотря на то что он не имел никакого опыта в медитации и никогда не баловался наркотиками.
Все его телесные ощущения внезапно исчезли, и просветленное, хотя и безучастное сознание поплыло в неизвестность, которая не была ни притягательной, ни пугающей, а просто неизбежной и предопределенной, словно смерть в понимании древнего старца. Пустота была вокруг, пустота была в нем самом, и эта всеобъемлющая пустота все ускоряла и ускоряла свой бег, чтобы в конце концов стремительным водопадом обрушиться в некую и вовсе неописуемую бездну.
Падение было совершенно неощутимым, как будто бы то, во что превратился Лева Цыпф, было легче пушинки. Однако от этого события осталось впечатление какой-то потери, какой-то неопределенности, как это бывает, когда человек возвращается к жизни после долгого и тяжелого беспамятства. Поток, частью которого являлось Левкино сознание, резко поворачивал, и забытые ощущения, какие дают собственное тело и окружающий мир, начали быстро возвращаться…
…Он очнулся и убедился, что все его друзья находятся рядом. Растерянное выражение на их лицах как бы объединяло их.
– Что это такое случилось? – жалобно спросила Лилечка. – Где мы?
Быстро сгущались сиреневые сумерки. Холодало еще быстрее. Приход ночи в иномерном мире мало чем отличался от аналогичного явления в Отчине или Кастилии.
– А вот и наша потеря, – Смыков нагнулся за фляжкой, утраченной при первой встрече с сиреневой стрекозой. – Целенькая, хоть и пустая…
– Получается, мы на прежнее место вернулись… – произнесла Лилечка растерянно.
– Получается, – подтвердил Цыпф. – Только не мы вернулись, а нас вернули. Блошиные скачки на сегодня закончились. Все участники возвращены в конюшню. Ожидается награждение победителей и наказание проигравших.