Anno domini

Вадим выехал с кладбища, проехал пост ГАИ и на кольце взял пассажира, молодого парня, худенького, сутулого, потягивающего из бутылки пиво.

— Братуха, до центра сколько?

— Восемь, — с отвращением ответил Вадим, предвкушая «интеллектуальное» общение.

— На сразу, чтоб ты не кипишевал! — пассажир развернул смятые деньги и из десяти выбрал восемь гривен.

Вадим положил деньги в карман и поблагодарил.

— Слышишь, ну и что, понт есть? — продолжал паренек, который был почти в два раза младше Вадима.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, бабки прилипают?

— Нет, план высокий.

— Голимая работа! Если бы понт был — еще можно. А так! Я бы никогда не поехал халдеем! Отморозков полно по городу, по башке дадут, бабки заберут, а ты идиотом останешься на всю жизнь! Ха-ха!

Услышав слово «идиот», Вадим вспомнил князя Мышкина, которого недавно так хорошо сыграл Евгений Миронов. Какая пропасть лежит между двумя одинаковыми в произношении словами с таким разным смыслом их употребления! Вадим даже повернулся посмотреть на этого маленького, неисправимо примитивного человека, пытающегося выразить собственное мнение, сформированное где-то в мозжечке, на рефлекторном уровне самосохранения.

— Ты не обижайся! «Каждому свое!», как у Гитлера на печатке было написано.[3] Я работяг уважаю, но сам вкалывать не буду. Я университет кончу и адвокатом стану.

— В университет надо сначала поступить, — Вадим едва сдерживал смех от «Гитлеровской печатки».

— Ты че, брат, я уже на втором курсе!

— Что, и экзамены сдаешь?

— Конечно! Все чин-чинарем! Не подмажешь — не поедешь! Бабло отстегнул и вперед! Ты что, лунатик? Не знаешь, как у нас экзамены сдают?

Вадим уже не мог больше сдержаться и начал посмеиваться. Паренек тоже рассмеялся, считая, что таксист смеется над системой обучения. К большой радости Вадима, пассажир вышел около универмага и пожелал ему: «Ни гвоздя, ни жезла!»

— Господи, к чему же мы придем? — вслух произнес Вадим, когда дверь захлопнулась. Но тут же увидел мужчину в дорогом пальто и с папкой в руках, подбегающего к его машине.

— Шеф, свободен? На восток сколько? — спросил он, садясь, не дожидаясь ответа.

— Восемь.

— Поехали!

«Почему я не сказал десять? — подумал Вадим. — Ведь ему большой разницы нет, что восемь, что десять. А мне сейчас каждая гривна дорога. Было восемьдесят пять плюс шестнадцать, получается сто одна. Сто на план и гривна моя. До конца смены полчаса. Вот это работа!»

— Мне еще нужно заскочить в магазин и в офис. Все по пути. Пятнадцать хватит?

— Вполне, — с напускным равнодушием ответил Вадим и прибавил к своим расчетам семь гривен.

Через сорок минут он передал машину своему сменщику, заработав на обратном пути еще пятерку, купил в магазине хлеб, пакет сока, бутылку водки и отправился домой. Жена уже ждала его, разогрев суп.

— Привет, любовь моя! — встретила она его в коридоре, целуя в губы. — Как дела? — и увидев горлышко бутылки, торчащее у Вадима из кармана, спросила: — А что у нас за праздник?

— Поминки моей политической карьеры!

— Так что, мы на кладбище поедем? — пошутила Анна.

— Там я уже был! Теперь просто пьем!

Вадим разделся и набрал домашний номер Беловых. Трубку поднял Андрей.

— Привет, Андрей Викторович! Как настроение? Чем занимаетесь?

— Да вот, — затянул Андрей лениво, и по этому тону Вадим понял, что оторвал товарища от телевизора, — смотрю новости о новых назначениях.

— Что скажешь о нашем губернаторе?

— Вадик, я его лично не знаю, но люди говорят, что на него есть хорошие выходы. А если он замом поставит Бойченко, тогда вообще вопросов не будет. С тем и по углю можно будет поработать и по оборудованию. Еще есть интересная тема по Облавтодору. Если Воха будет замом, а Байрамова снимут, можно будет кое-чем позаниматься.

— Кто такой Воха?

— Бойченко. Бизнесмен наш — бывший наперсточник. Не слышал? Мы с ним сталкивались еще, когда он на рынке крутил. Я, правда, с тех пор с ним не общался. Так, когда видимся, здороваемся.

— Так что, «Бригада-2»? На смену комсомольцам приходят наперсточники! Вот так поборолись за демократию! Кстати, ты мне анекдот напомнил: объяснение из милицейского протокола: «Сижу я на вокзале, никого не трогаю. Подходит ко мне мужик и предлагает угадать, под каким стаканчиком у меня шарик спрятан. Не угадал, сунул мне в руку деньги и убежал. Не знаю — зачем он это сделал?»

— Ха-ха, здорово! — Андрей рассмеялся так же лениво, как и разговаривал.

— Беловы, приезжайте в гости, мне так хреново сегодня!

— Ой, Вадим, да мы уже расслабились. Папа должен приехать, может, мне еще придется его домой отвозить, — заканючил Андрей, и Вадим, понимая его ленивое настроение, не стал настаивать.

Он никому, кроме жены, не говорил о своем стремлении дописаться до президента, о желании принять участие в политической жизни страны. Отчасти из-за того, что большинство его окружения поддерживало противоположный лагерь, отчасти — чтобы не показаться наивным в своих несбыточных надеждах. Он и сам с первого дня понимал, что нельзя попасть в большую политику с улицы, не имея связей, опыта партийной работы, в конце концов — простого везения, но все же какая-то искра надежды теплилась в нем, когда он слушал речи бывшего кандидата — нынешнего народного президента, когда он слушал программу нового премьера, и она во многих пунктах полностью совпала с той программой, которую Вадим предложил как губернаторскую, когда он понимал, что слова, произносимые с центральных трибун Майдана и Верховной Рады, совпадают с укоренившимися в нем самом понятиями добра и зла, с его морально-этическими нормами. Но теперь, после сегодняшних назначений, эта искра потухла.

Все последнее время он жил надеждой. Теряя работу, он в глубине души гордился своим мученическим героизмом, самопожертвованием ради победы чистой идеи, ради свободы целого народа. Это тот несгибаемый дух бойца за освобождение, который во времена Великой Отечественной презирал страх и поднимал на смерть ради жизни будущих поколений. Вадим трезво осознавал, что в течение всей этой борьбы он не потерял самоконтроля, отдаваясь упоенности самим процессом, он боролся не ради борьбы, а ради конечной цели — полной капитуляции старой, прогнившей власти. И теперь, когда победа одержана, он так же достойно должен убрать свое оружие в ножны и уйти на покой. Да, умом он это понимал, но сердце ныло от осознания того, что в наступающем мирном времени его разум, его чистые, где-то даже романтические идеи, его бурлящая энергия останутся невостребованными по тем же банальным причинам — нет связей, нет опыта партийной работы, нет возможности достучаться до президента или до премьера, чтобы его просто выслушали, просто заглянули в его глаза.

Телефонный разговор с Андреем, из которого он узнал, кто будет первым замом нового губернатора, морально добил его. Где же те радужные замыслы замены власти на новые, неиспорченные кадры? Одного судимого премьера разменяли десятком наперсточников! К чему же это приведет?

Вадим с женой сели вдвоем на кухне, он открыл бутылку, налил в рюмки водку и произнес тост.

— Что Бог дает — все к лучшему!

Аня пригубила из рюмки, чтобы поддержать мужа. Она не пила спиртного — разве что могла выпить бокал пива, и то без особого удовольствия. Вадим проглотил водку как воду.

— Солнышко мое, не расстраивайся, они, не взяв тебя, потеряли еще больше, чем ты. Найдем работу, будем жить по-прежнему. Разве нам плохо было до революции? — попыталась утешить Вадима жена.

— Было хорошо, но я хотел еще лучше, — запив соком первые пятьдесят граммов, Вадим налил себе еще. — Я хотел, чтобы мой труд приносил радость другим людям. Ну что с того, что я сидел в офисе и вел бухгалтерию частного предпринимателя? Что человечеству от этого? Ты понимаешь, мне уже почти тридцать шесть, я до сих пор не сделал в жизни ничего, за что чужие люди могли бы вспомнить меня добрым словом. Я как червяк, жую свое яблоко (в лучшем случае яблоко), проживаю свою единственную жизнь, которая на самом деле — просто невероятное везение, полученное при слиянии двух клеток, просто божественное чудо. Я мог бы погибнуть, не пройдя мамины трубы, или по причине аборта, или днем раньше или позже — и хромосомы сложились бы совсем по-другому, но мне безумно повезло, что родители все же слились в этом поцелуе в нужное время и в нужном для меня месте. И выходит, что я получил этот редкий шанс ради того, чтобы перебирать в чужом офисе чужие бумаги, — он выпил водку без тоста и продолжил: — Конечно, если бы я был примитивным, заурядным червяком, я даже не задумался бы о своей мизерности, как не задумываются миллиарды людей на Земле. Но ты ведь знаешь, на что я способен. Ты же знаешь, что я говорю сейчас абсолютно объективно по отношению к своим способностям. Да, я не закончил в свое время институт, хотя оставалось всего два курса, и это мое наибольшее упущение на сегодня. Но ведь я не остался недообразованным. Ты посмотри, ведь мои статьи печатают, не редактируя, не изменяя слог, принимая мое личное мнение и вынося его на суд десятков тысяч читателей. И это в политической газете, агитационной, где каждое слово должно давать свой однонаправленный результат. Я так далек от журналистики, но моя первая проба сразу была удачной. Сколько людей, получивших высшее образование, не справились бы с этим. Я с таким же успехом могу вести бухгалтерию, могу заниматься транспортом, строительством, да чем угодно. Я за четыре часа работы в библиотеке конспектирую учебник для вузов и составляю по нему бизнес-план для совершенно нового и незнакомого дела, будь то животноводство, или деревообработка. А сколько ситуаций политических я предсказал за последние пару месяцев, ведь ты сама видела, что в новостях преподносили как новизну то, о чем я говорил тебе за несколько дней до этого. Да что говорить, я при тебе составлял свою губернаторскую программу, а через неделю новый премьер зачитала свою, словно списанную с моего письма. Ты видишь, я ведь ничего лишнего не приписываю себе, все что имею — все у тебя на виду. И неужели с такими возможностями мой удел — это перекладывание бумажек? Да я просто места себе не нахожу, понимая, что жизнь проходит, как песок, с каждым днем просыпаясь через пальцы, а я ничего не делаю для того, чтобы она не прошла даром, как у того червя, жующего уже не яблоко, а, извини за выражение, дерьмо. А почему? Да как в том старом анекдоте — потому что это наша Родина, — он снова выпил и сразу налил еще. — Я уже ни заснуть не могу, ни утром спокойно проснуться. Меня уничтожает тиканье часов. Я слежу за секундной стрелкой и понимаю, что с каждым ее кругом моя жизнь становится все короче, а я так ничего и не могу сделать полезного.

3

Перепутаны: надпись «Каждому свое» на воротах концлагеря «Бухенвальд» и гравировка на перстне Соломона «Все проходит». — Прим. авт.