Страница 3 из 20
Ольга Сергеевна рассмеялась и принялась черпать варево. Опять восхищалась неописуемым вкусом ухи, ароматом его лесного чая, какого никогда-никогда даже не пробовала и не знала, что может быть такой; восторгалась роскошной величавостью звёздного неба, таинственным неумолкающим шепотом ночного леса. Глаза её светились таким же изумлённым любопытством, как и у Иринки, её дочери, приходившей с его внуком вторым, Костиком, в избу к деду Гавриле послушать его игру на тальянке.
Потом она сушила над костром волосы. Вынув руки из рукава полушубка и приспустив его на бедра, вытянув ноги для равновесия, Ольга Сергеевна запрокидывала голову, приближая волосы к костру, перебирала их рукой. Во всей её опрокидывающейся позе, в поднятой и заведённой за голову руке, отчего так заметно приподнялась грудь под ситчиком рубашки, было для Гаврилы Матвеевича столько волнующего, что он готов был в любой момент отдаться нетерпеливому порыву, уповая на Бога и молодецкую удачу. И не мог пересилить где-то в мозгу засевшего тормоза, той обидной до бессилия мысли, что она не воспринимает его как мужика. Что он для неё всего лишь дедушка-балагур.
– Гаврила Матвеевич, неужели и там есть тюрьмы, на таких-то красивых? – неожиданно произнесла Ольга Сергеевна, задумчиво и грустно глядя на небо, пересыпанное звёздами.
Он онемел. И стал гнуться. Не хотел, а словно бы видел себя со стороны и чувствовал, как на спине у него взбугрился тяжёлый горб и давил его к коленям. Мелькнула мысль, полоснув, как бритва, что его добил «рябой». Окончательно. Сначала отнял волю. Потом слова лишил – всю жизнь молчи. А теперь и любовь отобрал, порушил последнюю надежду на тайный маленький кусочек счастья. Нет его – ни ему, ни ей.
Спать её направил в шалашик, наставляя по-солдатски: на одну полу лечь, второй – прикрыться. Сам спихнул на воду лодку, прошелестел камышом и, выбравшись на чистую воду, погнал лодку по лунной дорожке к тому берегу. Надо было замять досаду, чтоб не надрывала душу. Грёб так, что вёсла в его могучих руках изгибались луком и выстреливали лодчонку вперёд, а он всё прибавлял силы, махая веслами то вдвое, а то каждым порознь, как научил недавно Сашка. Вот же она, силушка-то! Есть ещё, не покинула. То, что ребячливым делом занялся, так это не от убытка крепости, а чтоб сбежать от кабалы крепостнической. Все так шустрят.
Не подхватишь, дед. Кончено. Отбаловал своё. Осталось попоститься, да и в воду опуститься. А хрена с редькой не хочешь?!.
Так, распевая песенки, Гаврила Матвеевич мотался по реке, проверяя жерлицы, без нужды поднимал сеть, занимал себя придуманной суетой. Перепугал всю рыбу и остался к утру без улова, так что Ольге Сергеевне дать было нечего. Опять подосадовал на себя, горлохвата. Это что же творится, а? Борода велика, а ума – ни на лыко. Тьфу!
А утром и была её та занозистая улыбка….
Он причалил к берегу и увидел Ольгу Сергеевну, собравшуюся в дорогу. В своём чёрном костюме и белой кофточке, строгая и чужая, она стояла на пригорке возле шалаша и, прислушиваясь к дальним гудкам паровоза на станции, осматривала берега, вглядывалась в протоку, по которой уплывал туман.
– Чего так рано поднялась?
– Доброе утро, Гаврила Матвеевич. А я и не ложилась, – сказала Ольга Сергеевна, бойко глянув ему в глаза. – Песни ваши слушала. Красиво пели… Рыбу приманивали?..
– Рыбу?.. – опешил он от мелькнувшей догадки.
– А тут близко, оказывается, – кивнула Ольга Сергеевна на протоку, со стороны которой послышался рокот заработавшего трактора.
– Недалече. Костер в момент вздую, похлебаем ушицы, и отвезу тебя на лодке.
– Нет, спасибо, побегу.
Ольга Сергеевна прощально стала оглядывать дедову стоянку – шалашик с брошенными на него удилищами, сохнущую на ближних кустах сеть, проступающие из лесного сумрака деревья, кучу хвороста у тлеющего кострища. На её красивом строгом лице появилась лёгкая улыбка сожаления – может быть, по чему-то несбывшемуся. Гаврила Матвеевич понял это, когда взгляд её зацепил и его, дал разглядеть в её глазах смешинку весёлой жалости, похожую на насмешку.
Спохватившись, она отвела взгляд и побежала по берегу. А Гаврила Матвеевич с загоревшимся лицом, на подгибающихся ногах добрался до шалаша, повалился на расстеленную шубёнку и, кляня себя распоследними словами, катался по траве, разложенной им с вечера в расчёте на двоих.
Молодо зелено, поиграть велено
В избу вошёл Сашка. Пригнув голову, чтоб не мести пышным чубом по потолку, он быстро глянул в окно и, примирившись с тем, что мать ещё держит Ольгу Сергеевну у ворот, сел на табуретку против деда так, чтобы видеть происходящее во дворе.
Был он босой, в гражданских штанах, без рубашки. Только стесняться домашнего вида, по дедову разумению, Сашке было лишне. Внук и лицом пригож, и силушкой в деда. Плечи сбиты крепко, как напоказ, грудь выпуклая, широченная. В ласковой и вроде бы удивлённой улыбке на его румяном лице, в быстрых озорных глазах проглядывалось ещё что-то юношеское, но мужская стать превращала его в ладно скроенного породистого красавца. Тут было что показать и чем гордиться. И дед гордился первым внуком (Василиса в счёт не шла – девка), видя в нём собственное повторение, и вновь молодел, с последним азартом переживая его заботы. Все думы свои побоку враз!
– Сашк, пойдем сома ловить? Один я и браться не стану – пять пудов верных в нём будет.
– Погоди, дед – а. – отозвался он с протяжкой «а», как звали Гаврилу Матвеевича внуки. – До другого лета покорми его. Лягушек, что ли, мало?
Сашка поглядывал в окно на разговорившихся женщин и в душе сердился на мать: не уймётся никак, всё тараторит, тараторит. А там Ирина ждёт Ольгу Сергеевну.
– Лягушек он и сам глотает. Я ему ворон стреляю. После гулянки, под утро, слетаем и прихватим сомину. В часть с собой увезёшь подарочек. А, Саш?
– Не могу, понимаешь…
– С девчатами так… Много в них заманности для нашего брата поднамешано. И не хочешь, так не устоишь…
Гаврила Матвеевич опять хитро прищурился, поглядывая на внука. Видел, как он кипит-булькает, словно самовар, но не торопил расспросами, знал, сам сейчас выложит…
– Жениться буду. – Сашка впился взглядом в деда: одобрит, нет?
– Эк тебя крутануло!
– Заладил…
– Во, дурак! Дело-то человеческое. Поймался, может, – так и скажи. У нас в роду все до девок жадные были. Из-за меня так и сейчас старухи ругаются меж собой. И отец твой сестрицу-то Василису до свадьбы завернул. Эх, делов было…
Опять смеялся Гаврила Матвеевич, сотрясая густую растительность на лице. Кивнул на двери:
– Привёл мать твою под вечер. Встали у порога и не знают, что говорить. А она махонькая, в сарафанчике сереньком… Как вдруг заревёт в три ручья. Её не отдавали за нас: шибко я с отцом её резался из-за Агрофевны. Да знаешь ты её – двоюродная тётка дружка твоего Петьки Сапожкова. Сейчас она кривобока, а тогда хороша была. Да… Не бывать свадьбе, говорит, не отдам за Валдаев. А они, значит, без свадьбы управились. Куда теперь денешься? А ты кого выбрал?
– Ирину Морозову.