Страница 61 из 98
В период «перестройки» в контексте разоблачения «преступлений сталинского режима», впервые в фокусе внимания историков и публицистов оказалась и «незнаменитая» советско-финляндская война 1939–1940 гг., при этом основной акцент в ее освещении был сделан на негативных для советской стороны аспектах этого события (якобы немотивированная агрессия великой державы против маленького соседа; неудачное ведение боевых действий и неоправданно высокие потери советской стороны; репрессии против вернувшихся из финского плена красноармейцев; и т. д.). Лишь в последние годы акценты в изучении и освещении этого события постепенно смещаются в сторону более объективных оценок, проникновения в сущность явления, а не сосредоточения на внешних его сторонах. Более полно и разносторонне освещается ход войны на Карельском фронте в 1941–1944 гг., роль Финляндии в блокаде Ленинграда и военные преступления финских оккупантов на территории Карелии. Однако и это раскрытие исторической правды не ведет к разжиганию антифинских настроений в российском обществе.
Иначе формировался образ России в послевоенном финском обществе. Об этом свидетельствует и сравнительный анализ «образа врага», отраженного в финском и российском кинематографе о Второй мировой войне. В Финляндии, несмотря на все договора о дружбе и сотрудничестве, весьма сильны антирусские и реваншистские настроения, которые на протяжении многих десятилетий активно подогревались пропагандистскими средствами, в том числе и кинематографом. Если в СССР образ Финляндии как противника изображался средствами киноискусства лишь в контексте военного противостояния (непосредственно в годы войны), причем это отношение не распространялось на финскую нацию, то в Финляндии образ России-врага культивировался все послевоенные десятилетия, при этом в качестве врага воспринималось не только соседнее государство («исконный враг!»), но и весь русский народ — по своей «низкой природе». В сознании финнов средствами киноискусства закладывалась мысль о «естественных правах» на соседние территории не только потому, что на некоторых из них проживают «родственные» угрофинские народы, прежде всего карелы, но и по причине «природного превосходства» цивилизованных, высокоразвитых финнов над «этими отсталыми, жалкими и презренными рюсси». Даже в период официальной «крепкой советско-финляндской дружбы» в финской литературе и искусстве проскальзывали откровенные антирусские настроения, а также сожаления о том, что экспансионистские планы по созданию Великой Финляндии провалились.
Финский социолог Йохан Бэкман, исследовавший общественные настроения в Финляндии, утверждает, что «у русских сформировался слишком положительный образ финнов и политики Финляндии. Во времена советской пропаганды Финляндия представлялась как доброжелательная страна. Но каждый, кто жил в Финляндии в 1990-х, знает, что атмосфера в Финляндии антироссийская. Финские реваншистские настроения имеют скрытый характер, финны знают, что русским не стоит открыто угрожать». Однако «многие представители финской элиты ждут развала России и возвращения Финляндии Карельских территорий», на которых планируется провести этнические чистки.[444] В своем выступлении весной 2002 г. на военно-историческом сборе в Суоярви, посвященном годовщине окончания советско-финляндской войны 1939–1940 гг., Й.Бэкман заявил, что «МИД Финляндии начал огромную пропагандистскую кампанию по ускорению возвращения Карелии Финляндии», а сотрудники его российского отдела пишут в своих отчетах о генетической неполноценности русских.[445]
Можно считать, что финский кинематограф внес весомый вклад в формирование финского этнического самосознания, в том числе в воспитание ненависти к русским и России, в насаждение реваншистских настроений и аннексионистских установок. А кинематограф — лишь один из каналов подобной пропагандистской «работы» в Финляндии.
Историческая память о Второй мировой войне и участии в ней Финляндии на протяжении ряда десятилетий подвергается вполне сознательному искажению как в публичных оценках правящих кругов этой страны, так и в высказываниях многих представителей ее интеллектуальной элиты, что, безусловно, влияет на массовое сознание финского народа в целом. При этом характерно, что событиям 1939–1940 и 1941–1944 гг., в масштабах мировой войны игравшим малозначимую роль на второстепенном театре боевых действий, в Финляндии придается судьбоносное значение не только для национальной истории этой маленькой северной страны, но и для всей «Западной цивилизации и демократии», причем государство, воевавшее на стороне гитлеровской Германии и проигравшее войну, предстает едва ли не как победитель и «спаситель Европы от большевизма». Более того, неуклюже отрицается сам факт, что Финляндия во Второй мировой войне являлась союзницей фашистской Германии: она якобы была всего лишь «военной соратницей». Однако подобная словесная эквилибристика может обмануть лишь тех, кто сам желает обмануться: совместный характер целей и действий, согласованность планов двух «соратников», в том числе по послевоенному разделу СССР, широко известны.
Тем не менее, попытки «переписать историю», вопреки очевидным фактам, продолжаются. Так, 1 марта 2005 г. во время официального визита во Францию президент Финляндии Тарья Халонен выступила во Французском институте международных отношений, где «познакомила слушателей с финским взглядом на Вторую мировую войну, в основе которого тезис о том, что для Финляндии мировая война означала отдельную войну против Советского Союза, в ходе которой финны сумели сохранить свою независимость и отстоять демократический политический строй». МИД России вынужден был прокомментировать это выступление руководителя соседней страны, отметив, что «эта трактовка истории получила распространение в Финляндии, особенно в последнее десятилетие», но что «вряд ли есть основания вносить по всему миру коррективы в учебники истории, стирая упоминания о том, что в годы Второй мировой войны Финляндия была в числе союзников гитлеровской Германии, воевала на ее стороне и, соответственно, несет свою долю ответственности за эту войну». Для напоминания Президенту Финляндии об исторической правде МИД России предложил ей «открыть преамбулу Парижского мирного договора 1947 года, заключенного с Финляндией «Союзными и Соединенными Державами».[446] Вместе с тем, не только финские политики, но и ряд историков придерживаются этой скользкой позиции.[447]
Однако в последние годы «неудобные» для финской стороны темы преступлений гитлеровского союзника все больше становятся достоянием как научного сообщества, так и общественности. Среди них — не только крайняя жестокость и бесчеловечность обращения с советскими военнопленными, но и общая политика финского оккупационного режима на занятых советских территориях с откровенно расистскими установками в отношении русского населения и ориентация на его истребление. Сегодня опубликовано немало материалов с документальными свидетельствами жертв финских оккупантов, в том числе малолетних узников концентрационных лагерей.[448] Однако — в отличие от правительства современной Германии — официальная позиция финской стороны состоит в том, чтобы не признавать эти действия своей армии и оккупационной администрации в качестве преступлений против человечности, а концлагеря в оценках финской историографии предстают едва ли не санаториями.
Подводя итоги, можно отметить, что войны между двумя странами в XX веке оказали определенное влияние на изменение образа соседней страны в российском сознании. Во-первых, Финляндия заняла в нем несколько большее место, нежели ранее, причем, нейтральное и в целом безразличное отношение сменилось более негативными и настороженными оценками. Во-вторых, динамика восприятия от синхронного (в период войн) к ретроспективному зависела не только от направленности и активности пропаганды в советский период, утверждавшей образ «дружественного соседа». Она зависела также от расширения гласности, которая раскрыла весь спектр двусторонних взаимоотношений военного и послевоенного времени, — не только определенные просчеты сталинской политики в советско-финляндских отношениях, но и экспансионистские устремления финской элиты на Восток, и преступления финской военщины в годы Второй мировой войны, и тенденции самооправдания в послевоенном финском обществе, все более нарастающие после распада СССР и питающие реваншистские настроения финских радикалов. Поэтому образ Финляндии в России нуждается в существенных коррективах, и, чтобы быть действительно адекватным, требуется включение в него не только информации, освоенной новейшей российской историографией, но и реального отношения в финском обществе к нашей стране: ее истории, государственности, народу и культуре.
444
Бэкман Й. Финляндия без маски // http://whiteworld.ruweb.info/rubriki/000108/006/ 02 051 703.htm.
445
Фарутин А. «Карельский вопрос» под прицелом новых «кукушек» // Независимая газета. 2003. 28 января.
446
Заявление МИД РФ от 3 марта 2005 г. см. на его официальном сайте по адресу: http://www.ln.mid.ru/brp_4.nsf/sps/EC2 527 949C2E95BDC3256FB9005F21FD, а также информацию РИА Новости с обзором иностранной печати и комментариями по этому поводу: http://www.inosmi.ru/text/translation/217798.html.
447
См., например: Тимо Вихавайнен. Пропаганда и контроль общественного мнения в Финляндии во время войны 1939–1944 годов. Доклад на XVII финско-российском симпозиуме историков. Институт Ренволл, Хельсинкский университет. 25–26 мая 2001 г.; он же. Пропаганда во время войны Продолжения. Доклад на Финляндско-российском семинаре «Война Продолжение 1941–44 гг. Взгляд по обе стороны фронта». Институт Финляндии в Санкт-Петербурге, 25 мая 2005 г.; и другие устные и письменные выступления этого автора, в том числе в качестве «эксперта по вопросам России» по поводу выступления Президента Финляндии Тарья Халонен во Французском институте международных отношений 1 марта 2005 г. о роли Финляндии во Второй мировой войне и последовавшего за ним заявления МИД РФ от 3 марта 2005 г. (см.: http://www.inosmi.ru/text/translation/217798.html).
448
Сулимин С. и др. Чудовищные злодеяния финско-фашистских захватчиков на территории Карело-Финской ССР. Л., 1945; По обе стороны Карельского фронта, 1941–1944: Документы и материалы / Ин-т языка, литературы и истории Карельского научного центра РАН; Научн. ред. В.Г.Макуров. Петрозаводск: Карелия, 1995; Шадрова Л.В. Горечь детства, горечь смерти. Книга памяти. Война, плен, концлагеря Карелия 1941–1944 гг. Подпорожье: «Свирские огни», 1998; Костин И.А. Воспоминания о жизни в оккупированном Заонежье // Карелия в Великой Отечественной войне. 1941–1945. Материалы конференции. Петрозаводск, 2001. С. 47–56; Лайне А. Гражданское население восточной Карелии под финляндской оккупацией во Второй мировой войне. // Карелия, Заполярье и Финляндия в годы Второй мировой войны. Петрозаводск, 1994. С. 41–43; Шляхтенкова Т.В., Веригин С.Г. Концлагеря в системе оккупационной политики Финляндии в Карелии 1941–1944 гг. // Карелия в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.: Материалы республиканской научно-практической конференции. Петрозаводск, 2001. С. 37–46; Судьба. Сборник воспоминаний бывших малолетних узников фашистских концлагерей. / Ред. — сост. И.А.Костин. Петрозаводск, 1999; Гущин Б. Колючая проволока нашего детства // Лицей. 2002. № 10. С. 14; Лукьянов В. Трагическое Заонежье. Документальная повесть. Петрозаводск, 2004; Юсупова Л.Н. Военное детство в памяти поколения, пережившего оккупацию в Карелии // Военно-историческая антропология. Ежегодник, 2003/2004. Новые научные направления. М., 2004. С. 345–351; Чумаков Г.В. Финские концентрационные лагеря для гражданского населения Петрозаводска а 1941–1944 гг. // Вопросы истории Европейского Севера. (Народ и власть: проблемы взаимоотношений. 80-е гг. XVIII–XX в.). Сборн. научн. статей. Петрозаводск, 2005. С. 142–151; и др.