Страница 8 из 8
Казалось бы, это простое дело: возьми учебник истории за данный период, прочитай и пиши роман. Нет, исторический роман - это не столько и не только история, это сама жизнь, сбросившая все наслоения последующих веков и вставшая в том виде, в каком она сияла когда-то на земле. И ее нужно увидеть своими глазами, прежде чем описывать. Учебник и даже монография - это только костяк былого, а писателю нужен не костяк, а живое тело.
Между историком и писателем есть существенная разница: историк включает в свое сочинение весь материал, и чем больше он найдет и включит этого материала, тем ценнее считается его труд. Писатель должен до мелочей знать все, что знает историк, но выбрать для своей книги наиболее выразительную часть собранного материала, иначе колесница действия и движение образов увязнут в деталях и фактах.
Первый роман из "Звезд над Самаркандом", "Хромой Тимур", был закончен и опубликован. Было даже так: я во время работы законченную главу отдавал редактору ташкентского журнала "Звезда Востока", и пока еще работал над следующей, уже приходили читательские отзывы на опубликованные. Мне было приятно, когда эти отзывы свидетельствовали, сколь тонко, до мелочей, вникали читатели в суть романа, как уговаривали меня изменить или оправдать поведение того или иного героя. Такое вмешательство означало, что читатели воспринимают моих героев как живых людей, забывают, что и живые-то из них жили пять веков назад. Это участие читателей могло бы и сбить автора с толку, столкнуть его на какой-то боковой, сторонний путь. Но в данном случае такого не произошло, а вникнуть в образ, заменить в нем недосмотры помогало.
Были и очень странные отклики. Один, казалось бы, образованный человек взвалил на меня обвинения чуть ли не в религиозной пропаганде, в восхвалении феодальных обычаев и подкрепил цитатами из моих же текстов, приписав автору высказывания героев. Но героями моими были и муллы, и носители феодальных заветов, и я не мог бы не раскрыть их, если бы не дал им слово, не помог бы высказать свои взгляды. Они разговаривают, высказываются, спорят между собой, автор же прислушивается к ним и записывает в соответствующие места эти речи. Таков извечный прием любого романиста, именуемый косвенной речью, иначе и Льва Толстого можно обвинить в исповедании тех истин, которые у него изрекает Наполеон!
Второй роман цикла, названный "Костры похода", я смог писать только после долгого перерыва: потребовалось не только несколько поездок в Закавказье и в Восточную Турцию, но и розыски в армянских архивах, изучение малоизвестных первоисточников, памятников материальной культуры, уцелевших в многострадальной Армении за пятьсот с лишком лет со времен Тамерлана.
Второй роман я тоже публиковал в процессе работы, и, как и в первом случае, мне нужно было отчетливо, до мелочей продумать весь план книги и нерушимо соблюдать его. Правда, у меня осталась возможность после журнальной публикации изменить композицию и многое вписать при сдаче рукописи для книги. Но это неизбежно сказалось бы не столько на действии, сколько на трактовке характеров, образов, если бы я заставил их делать или говорить то, чего они не делали и не говорили в первой редакции. Нет, я отдал в издательство тот же вариант, что печатался в журнале. Внес только неизбежные поправки там, где у меня возникли сомнения сами по себе или после замечаний читателей.
Правда, среди читательских писем появилось несколько раздраженных, наполненных упреками в том, что Тамерлан у меня жесток и не может быть образцом для подрастающего поколения. Эти замечания я откинул: не могу сочувствовать национально ограниченным людям, которые воспитывают детей по образу и подобию феодала-завоевателя. Этот образ сложился не за тем, чтобы с него брать пример, а для того, чтобы не быть на него похожим.
За эти два романа правительство Узбекистана удостоило меня высшим признанием - премией Хамзы.
Третий роман цикла - "Молниеносный Баязет" - потребовал особенно много времени. Его действие раскинулось по всему Ближнему Востоку. Значит, опять потянулись длинные дороги, опять поиски в архивах и в частных библиотеках. В Стамбуле турецкие друзья познакомили меня с одним коллекционером древних документов и книг. Еще раньше я знал, что в наследство от своего деда он получил собственноручное письмо Тамерлана. Можно ли было пройти мимо такого архива? Знакомство состоялось. Ради нашего общего друга, познакомившего нас, он согласился показать мне это письмо. Но поставил несколько существенных условий: я нигде не назову его имени, так как он не хочет, чтобы кто-либо знал о составе его коллекции. Второе, со мной не будет никого, кто мог бы, кроме меня, видеть этот документ. Третье: я не должен иметь при себе ни фотоаппарата, ни записной книжки, ибо первую публикацию бесценных документов осуществит он сам в удобное для себя время.
Дни в поисках пути к этому архиву, дни в ожидании знакомства и приглашения, дни в ожидании встречи... Понадобилась целая неделя, чтобы только взглянуть на письмо - листок, украшенный двумя подлинными прикосновениями печатки Тамерлана... И уже не из уважения к другу, а из расположения ко мне владелец дал мне это письмо в руки. Пожелтевший, почти прозрачный пергамент. Порыжевшие чернила. Тесные строчки, в двух местах остались следы брызг. Может быть, тогда шел дождь, может быть, у Тамерлана слезились глаза. Я держал листок, и он словно бы рассказывал мне обо всем, что окружало его, пока просыхали чернила, - о людях, стоявших вокруг, о расписном потолке над ним, о дождливом дне за открытым окном.
Так прикосновение к вещам, участвовавшим в событии, раскрывает само событие. Монета напоминает о базаре, который шумел, когда она, чистенькая, только что отчеканенная, лежала в теплой ладони купца. Книга, сохранившая след своего читателя - он загнул страницу, когда его отвлекли от чтения, и через пятьсот лет я замечаю место сгиба. Разве эта книга не рассказывает?
Но такие поиски, как правило, не нужны историку: на монете нет даты, а имя правителя стерто. Книга - лишь список с другой книги ничем от той не отличающийся... Здесь тоже существенное различие между историком и художником. И кто из них более достоверен?!
"Молниеносный Баязет", опубликованный в "Дружбе народов", первым изданием выходит в издательстве "Советский писатель".
Когда журнал окончил публикацию "Молниеносного Баязета", Верховный Совет Узбекской ССР присвоил мне звание народного писателя Узбекистана.
7
Среди больших событий в жизни родной страны, неторопливо переступая со ступени на ступень, прошли семьдесят лет моей жизни. Я не спешу подводить итог. Пусть за меня это сделают критики. Не могу не признать: в основном, они всегда были ко мне справедливы.
Я не могу подводить итог, пока на столе лежит рукопись нового романа; пока я не разберусь, каков он получится. А новый роман - это новые поиски, новые дороги, и разве можно предугадать, предусмотреть все, что ждет человека, когда он в пути.