Страница 14 из 15
Я пожал плечами и постарался ответить со свойственной настоящему врачу осторожностью.
– Мисс Хадсон безусловно права… Однако, как мы с Холмсом не раз имели возможность убедиться на собственном опыте, далеко не всегда интересы личности и неприкосновенность её прав могут перевесить то благо, которое общество получает при их сознательном игнорировании особами, выполняющими поручение… эээ… особого свойства и при обстоятельствах, носящих… эээ… особый характер…
– Доктор! – возмущению Анже́лики не было предела. Глаза её гневно сверкали, грудь вздымалась самым пикантным образом, заставив меня на время позабыть о сути нашего спора. – Не ожидала от вас…
– С годами становишься всё большим циником, – развёл я руками. Правая издавала при движениях лёгкое жужжание. – Со временем вы поймёте, надеюсь…
– Не списывайте свою аморальность на возрастную деградацию, доктор! Так можно позволить себе слишком многое, оправдывая любое сотворённое безобразие снижением самокритики в результате старческого слабоумия!
– Я попросил бы вас, милочка… – возразил я, чопорно поджимая губы напоказ и втайне наслаждаясь восхитительным зрелищем, ибо гнев делал нашу юную суфражистку поистине прекрасной, но тут Холмс язвительным хмыканьем пресёк начинающуюся перепалку.
И к счастью, ибо на самом деле мне решительно нечего было сказать. Честно говоря, я находился в совершеннейшем замешательстве. И я был даже рад, когда, приложившись как следует к бокалу хереса, поперхнулся и раскашлялся до слёз – кашлем было легче прикрыть охватившее меня смущение. Мисс Хадсон участливо похлопала меня по спине изящной ладошкой.
– Вот и я возмущена до глубины души, – доверительно шепнула она мне в самое ухо, ошибочно истолковав причину затянувшегося приступа кашля. – Мало того, что мужчины считают себя вправе измываться над женской душой и ни в грош не ставить женский разум, так они ещё и бессовестно лезут своими руками в самые интимные места женского тела, чтобы потом продать кому ни попадя открывшиеся им тайны!
Я несколько опешил от суфражистской трактовки невинной процедуры гинекологического осмотра – мероприятия, безусловно, крайне интимного и требующего совершенно особенной степени деликатности от врача, занимающегося подобными манипуляциями, но абсолютно необходимого для контроля за здоровьем женщины – и совсем уже было собрался указать нашей воительнице, что она сражается с ветряными мельницами, тем более что университеты по всему миру который уже год увеличивали набор женщин на медицинские факультеты, но тут Холмс вышел из оцепенения и в зародыше задавил вновь наметившуюся ссору.
– Предлагаю пари, друзья мои! – объявил он. В его глазах появился тот лихорадочный блеск, который обычно порождали лишь морфий или предвкушение близкой разгадки дела. От пагубного пристрастия к опию и его производным Холмс решительно отошёл сразу после войны, примерно в то же время приобретя любовь к ношению гоглов с затемнёнными стёклами, регулярному посещению стоматолога, а также весьма своеобразные гастрономические предпочтения. Я уважал эти его мелкие слабости, куда менее вредные для здоровья, ибо сам к тому времени обзавёлся некоторыми секретами из разряда тех, что не обсудишь даже с лучшим другом.
– И в чём суть этого пари? – спросил я.
– Вам, Ватсон, я готов доказать, что дело уже есть, пусть даже нас с вами ещё не привлекли к его расследованию.
– Неудивительно, Холмс, – пожал я плечами в который уже раз за последние полчаса. – У вас есть телеграмма, содержание которой никому более неизвестно.
Словно козырную карту, способную переломить ход партии, Холмс бросил сложенный вчетверо бланк телетайпограммы на стол. Глаза его лучились торжеством. Мой тщеславный друг явно наслаждался происходящим.
Я потянулся было к клочку бумаги, но металлические пальцы поймали лишь пустоту с приглушённым кожей перчатки лязгом: мисс Хадсон оказалась быстрее. Развернув телеграмму, она жадно впилась взглядом в те несколько слов, что я смог разглядеть на бумаге. По лицу её пробежала тень разочарования и досады. Фыркнув, она протянула бланк мне.
Телеграмма, адресованная мистеру Шерлоку Холмсу, борт трансатлантического лайнера «Граф Цеппелин», гласила: «Мой мальчик вскл ты очень вовремя тчк ждём нетерпением тчк твой м тчк».
– И всё?! – спросил я, не веря своим глазам. – Восемь слов, одна буква и четыре знака препинания?!
– Именно! – беззаботно отозвался Холмс. – Стоимость один шиллинг два пенса, с учётом авиатарифа.
– И на основании этого вы сделали вывод о том, что нас ожидает дело государственной важности?!
– Вне всякого сомнения, друг мой. Вне всякого сомнения, – ответил Холмс.
– Потрудитесь объяснить, – потребовал я, чувствуя нарастающее раздражение – иногда мой компаньон бывает просто невыносим!
– Всему своё время, друг мой, всему своё время, – Холмс был совершенно невозмутим. – Пока же могу лишь сказать вам, что только один человек на свете, подписывающий свои послания литерой «М», способен называть меня «своим милым мальчиком», особенно если учитывать мой настоящий возраст.
– «М»? Неужели… – начал было я, вспомнив начало нашей сегодняшней беседы, но Холмс прервал меня с довольно обидным смехом.
– Конечно же нет, мой добрый друг, – сказал он, отсмеявшись. – Не Мориарти. Это мой брат Майкрофт. Серый кардинал Британской Империи собственной персоной.
– Майкрофт Холмс? Но почему же…
– Почему он не воспользовался официальными каналами, не обставил всё с присущей случаю помпой, хотите вы спросить? Почему нас не снял с борта «Цеппелина» гербовый аэропил? Почему почётный караул не выстроился в каре на лётном поле, а к трапу не раскатали красную ковровую дорожку? Это вы хотели бы знать, мой друг?
Я лишь слабо кивнул в ответ.
– Гроши, потраченные короной на это послание, являются частью способа поведать человеку моих умственных способностей гораздо больше, чем сказал бы мне самый исчерпывающий отчёт по делу. Учитывая то, что любая информация может быть перехвачена, похищена и расшифрована, надо обладать поистине титаническим умом, умом, схожим по своей организации с моим собственным, чтобы рассказать всё, не сказав ничего. С этой задачей мой брат справился блестяще.
– Я по-прежнему ничего не понимаю, – вынужден был признать я. Мисс Хадсон кивнула в знак согласия. Дороти промолчала.
– Отлично! – обрадовался Холмс. – Значит, для части заинтересованных лиц и для огромной массы людей незаинтересованных, но донельзя любопытных, падких на сенсации и склонных к спонтанным, по ситуации, реакциям – я имею в виду рядовых английских обывателей, Ватсон, – для всех этих людей дела, представляющего для нас глубочайший интерес, попросту не существует. Ситуация всё ещё под контролем. И уж простите меня, что для того чтобы прийти к подобным выводам, мне снова приходится ориентироваться на вас. Да, кстати, Ватсон, просмотрите-ка бегло и все эти, столь ненавистные вам, жёлтые листки.
– Но зачем? – удивился я.
– Хотите узнать правду о событиях – обращайтесь к таблоидам и жёлтой прессе, Ватсон. Отсутствие цензуры не всегда пагубно отражается на свободе слова. Среди тонн вранья на страницах бульварных газетёнок можно отыскать зерно истины. Но вряд ли вы найдёте его в причесанных статьях официальных изданий. Намёки – быть может, но не более. Чтение между строк – великое искусство, друг мой, и им я овладел в совершенстве. Теперь ваш черёд.
Я послушно погрузился в чтение, испытывая смутное – а порой и вполне отчётливое – омерзение от сопричастности к скандалам, преступлениям и человеческим порокам, которые были основной мишенью изданий «для масс». Мисс Хадсон затаив дыхание читала заметки через моё плечо. Я чувствовал лёгкий аромат зелёного чая, исходящий от её волос.
«С пылу с жару» посвятило большую статью явлению, которое горе-писаки помпезно именовали Вторым нашествием марсиан. Приводились интервью с сектантами из Церкви Исхода Человечества, которым в мескалиновых галлюцинациях во время варварских обрядов в их капищах являлись обожествляемые ими обитатели Красной Планеты, предсказывавшие скорый конец человеческой цивилизации и торжество царства головоногих. Сектанты не призывали никого покаяться во имя спасения – они лишь злорадствовали, утверждая, что не спасётся никто.