Эра Мориарти

Крайние, а порой и просто абсурдные проявления исключительной независимости характера юной эмансипэ не переставали озадачивать меня. Холмс же не обращал внимания на причуды нашей прекрасной секретарши, пропуская их мимо ушей с поразительным хладнокровием. Если я всё ещё старался запомнить каждое из потока ежедневно, а порой и по нескольку раз на дню меняющихся имён, уважая стремление юной дамы к самовыражению, то мой друг быстро научился обходиться ни к чему не обязывающими обращениями, вроде «сударыня», «юная леди» или просто «мисс Хадсон».

Как ни странно, наша юная суфражистка прощала ему подобное поведение. Иногда, в наиболее меланхолические минуты, я начинал подозревать, что причиной тому – остатки детской влюблённости мисс Хадсон в знаменитого детектива, истории о приключениях которого она слышала от своей бабушки, той самой Миссис Хадсон, чью квартиру мы с Холмсом снимали едва ли не полвека назад, в самом начале нашего с ним сотрудничества.

Мисс Хадсон ворвалась в неторопливое течение нашей с Холмсом жизни два года назад с сокрушительностью и непреклонностью цунами. Мы с моим знаменитым другом тогда как раз путешествовали по Американским Штатам, где вели расследование крайне запутанного дела, основным фигурантом которого был некий мистик креольской крови, отзывавшийся на имя Барон Суббота. Возникнув на пороге нашего номера в отеле во Французском квартале Нью-Орлеана и потрясая рекомендательным письмом своей бабушки и свежеотпечатанным дипломом выпускницы Гарварда, новоиспечённый юрист женского пола просто-напросто припёр нас к стенке и вынудил принять себя на давно пустующее место секретаря. И следует сказать – никогда впоследствии ни я, ни мой друг не пожалели об этом скоропалительном и несколько вынужденном решении.

Одним из несомненных достоинств нашей помощницы являлось её умение управляться с Дороти – картотечным автоматоном с крайне вздорным характером. Мой излишне рациональный друг, вечно стремящийся упорядочить всё и вся, обрёл квинтэссенцию вожделенной упорядоченности в сём нелепом предмете – и тут же превратил его в объект тайной гордости и явных насмешек. Разработанный в мастерских Томаса Эдисона механизм, представлявший собой гибрид картотечного шкафа, печатной машины с пароэлектрическим приводом, сверхбыстрого бэббиджева исчислителя с алмазными подшипниками в счётных шестернях и валах, а также тележки садовника на гусеничном ходу, был презентован Холмсу американским президентом несколькими годами ранее «за исключительные заслуги перед народом Штатов Северной Америки».

Информация, которую хранил в своих тикающих недрах этот ящик на каучуковом ходу, сделала бы честь Библиотеке Конгресса – но вот воспользоваться ею, а тем более воспользоваться эффективно, оказалось практически не под силу двум таким джентльменам старой формации, как мы с моим компаньоном. Обращение с машиной, получившей имя Дороти от шутника-лаборанта, требовало адова терпения, а его-то нам с Холмсом не доставало. От неминуемой расправы чудо-машину спасло появление мисс Хадсон, с которой они вскорости образовали весьма эффективный, хотя и странный дуэт.

Сейчас Дороти замерла рядом с нашей прекрасной секретаршей, время от времени взлязгивая скрытыми под корпусом красного дерева шестернями исчислителя. Надраенный до блеска атомный котёл негромко шумел, выпуская время от времени лёгкие облачка пара сквозь предохранительные клапаны. Облитые резиной гусеницы сохраняли в целости драгоценный паркет прогулочной палубы, а встроенный гироскоп позволял автоматону с лёгкостью маневрировать среди разбросанных по салону столиков, не смахивая на пол посуду и не нанося непоправимых повреждений дубовым панелям переборок.

– Вы ввели в неё те исходные данные, что я просил, мисс Хадсон? – спросил Холмс, не отрываясь от бульварной газетёнки.

– Разумеется, мистер Холмс, – ответила та, не удостаивая своего работодателя взглядом и упрямо вздёргивая подбородок.

– Вот оно – нынешнее поколение, Ватсон, – усмехнулся Холмс. – Умеет врать, не моргнув и глазом и даже не покраснев.

– С чего вы взяли, что мисс Хадсон… Анже́лика… гм, говорит нам неправду? – Поспешил я встать на защиту профессиональных (да-да, именно профессиональных, и только!) качеств нашей очаровательной помощницы. – Вы ведь даже не взглянули на неё, а характерных для лжи модуляций в её голосе не уловил даже я. Уж поверьте мне, я знаю, о чём говорю, и пока не оглох.

– Я верю вам, мой друг. На секретной службе Её Величества вы должны были овладеть навыками распознавания лжи, – ответил Холмс, заставив меня молниеносно обвести зал пристальным взглядом в поисках гипотетической подозрительной особы, могущей с излишним вниманием прислушиваться к нашему разговору. Когда таковой не обнаружилось, я с облегчением позволил себе вздохнуть и укоризненно взглянул на Холмса. Но голос всё-таки приглушил – некоторые привычки неистребимы.

– Холмс, ведь мы же с вами, кажется, договаривались, что о некоторых вещах…

Но меня на полуслове перебила мисс Хадсон со свойственной ей бесцеремонностью:

– Вздор! Ни один из пассажиров не находился в опасной близости в тот миг, когда мистеру Холмсу приспичило открыть миру государственную тайну, – язвительно сказала она.

– Холмс! – вскричал я шёпотом, разрываясь между праведным возмущением и нежеланием привлекать к нашим персонам излишнего внимания, – Вы же обещали, что никому!!!

– Мистер Холмс здесь совершенно ни при чём, – спокойно и даже несколько снисходительно ответила за моего друга мисс Хадсон, одновременно наливая мне порцию шерри, которую я проглотил залпом, не почувствовав вкуса. – Всё дело в верном сопоставлении фактов, легко доступных любому наблюдательному человеку. Разница заключается лишь в инструментах, которые мы с мистером Холмсом используем для этого сопоставления. Ему достаточно его собственного гениального мозга, мне же приходится обращаться за помощью к Дороти, скармливая ей огромное количество отобранных данных, и если данные эти закодированы правильно – вуаля! Мой метод гораздо эффективнее и прогрессивнее и имеет всего лишь один недостаток – иногда приходится долго скучать в ожидании результата. Зато этот метод совершенно научен, абсолютно беспристрастен, не подвержен влиянию человеческой ограниченности и начисто лишён мужского шовинизма!

– И что характерно, мисс Хадсон сейчас говорит чистую правду, – донёсся голос Холмса из-за газеты, которой он, словно ширмой, отгородился от вспышки моего гнева. Опустив зашелестевшие листы, он взглянул на меня с тем уже привычным сочувствием, с которым человек о двух руках и двух ногах смотрит на безногого и безрукого калеку: и жаль, и не поможешь… – Не ломайте голову, Ватсон, старина. Отражение лица мисс Хадсон…

– …в лицевой панели Дороти, – кивнул я, и Шерлок Холмс отсалютовал мне своим бокалом.

Дороти отозвалась мелодичным звоночком. Из прорези на передней панели серпантином поползла перфолента. Мисс Хадсон расправила её, пробежала глазами по прихотливому узору отверстий.

– Я полагаю, ответ гласит: недостаточно данных.

Голос Холмса был сух и бесцветен, чего нельзя сказать о румянце, мгновенно залившем щёки нашей секретарши и сделавшем её донельзя трогательной. Она с досадой закусила губу и, помедлив, с явной неохотой кивнула. Потом вскинула на Холмса сузившиеся глаза, полыхнув из-под светлых ресниц изумрудным огнём негодования. Она готова была признать свою вину, но нисколько не раскаивалась в содеянном, что и подтвердила тут же, решительно заявив:

– Я сочла, что вводить в машину сведения личного плана об особе королевских кровей, да ещё и составляющие врачебную тайну…

– Безнравственно? – понимающе спросил Холмс, видя её невольное замешательство.

– Да! – порывисто ответила мисс Хадсон и снова метнула на моего друга негодующий взгляд. – Именно безнравственно! Думаю, доктор Ватсон поддержит меня. Тайна пациента не должна быть предметом машинных расчётов, призванных удовлетворять чьё-то праздное любопытство!