Страница 24 из 91
Но она не хотела продолжать разговор. Он замечал это и прежде: его стремление углублять простые вещи досаждало ей. В этом она походила на его мать - она не хотела ни о чем знать больше того, что случайно узнала. Как только подробности подступают к тебе, начинают тебя затрагивать, в них появляется что-то - ну да, что-то опасное, - поэтому обе женщины и отстраняли их от себя. Ничего не поделаешь.
Он замолчал и, подавленный, продолжал идти чуть впереди нее по участку садовника, не в силах заглушить беспокойства, растревоженного в нем мелочами.
- Не стоит из-за этого расстраиваться, - услышал он сзади ее голос.
Он остановился.
- Ты права. Из-за этого расстраиваться нечего. - Но что она имела в виду под словом "это" и что имел в виду он сам, ему было не очень-то ясно. Так или иначе он решил в данный момент из-за "этого" не расстраиваться. - Мы можем переночевать в Сковлю, - предложил он.
- В Сковлю?
- Там, где мы были. Я имею в виду, если с лодкой дело терпит.
- По-моему, ему вовсе неохота получать эту лодку обратно как раз сейчас.
Стало быть, она угадывает все, что происходит, как угадывает он сам. С той только разницей, что он ломает голову над тем, как найти выход - тот или другой выход для людей, которых он почти не знает, не знает даже, нуждаются ли они в поисках выхода... Она же предоставляет событиям идти своим чередом. Откуда только люди черпают этот беззаботный фатализм?
Поднявшись на холмы по другую сторону перешейка, они услышали в темноте шум мотора. Он остановил ее и вгляделся в даль. Пока они так стояли, небо усыпали звезды, ночной мрак поглотил вечернюю синеву горизонта на севере и на востоке. Море стало черной плоскостью, которую глаз уже не отличал от суши.
Он легонько потянул ее за рукав и потащил за собой назад, вниз. К пещере под горой, где часто прятался в детстве. Однажды он забрел туда в полубеспамятстве, и ему казалось, будто он в стеклянном яйце - яйце, в котором, если его потрясти, идет снег; ему подарила это яйцо фру Фрисаксен в хижине на мысу. Оно принадлежало его отцу, он держал яйцо в руках, умирая...
Вилфред тихонько втолкнул ее в отверстие пещеры, а сам опустился на колени и стал ждать. Шум мотора приближался. Это был уже не глухой рокот машины в открытом море, а близкое бормотанье, как при медленном ходе вдоль берега, ухо даже различало удары поршня. Внезапно шум прекратился - стало быть, мотор выключили. Лодка с погашенными фонарями во мраке осенней ночи.
- Подожди меня здесь! - шепнул он и пополз к краю склона.
На фоне чуть более светлой скалы он увидел темную фигуру, бесшумно привязывавшую лодку. Руки уверенно нашли конец швартова. Вода едва плеснулась, когда человек переступил с ноги на ногу, грузно наклонился и со скрипом поволок по дну лодки какой-то предмет. Потом выпрямился и, переведя дух, стал вглядываться в даль фьорда.
Там было темно и тихо. Вилфред отполз на несколько шагов назад и поманил Селину. Теперь, вдвоем притаившись на краю склона, они следили, как человек вытаскивает на берег тяжелые ящики - два ящика, пять, шесть ящиков. Он погрузил их в стоявшую па берегу тачку и стал тяжело подниматься в гору. Оставив тачку наверху, он опять спустился вниз и посветил электрическим фонариком. На дне лодки оставался чемодан. Человек бесшумно прыгнул в лодку и вынес чемодан на берег. Потом измерил взглядом высоту холма и, казалось, заколебался. А потом, прикрыв чемодан какими-то лежавшими на берегу снастями, опять поднялся наверх к своему грузу. Тачка скрипела и погромыхивала, пока он толкал ее вверх по холму и дальше по равнине к садоводству.
Вилфред, как кошка, прокрался к причалу и сунул руку под снасти. Он беззвучно рассмеялся, выудив из чемодана бутылку, и поднес ее совсем близко к глазам. "Доктор'с Спешиэл", - прочел он. Потом мгновенно вернулся назад к Селине. Теперь они различали силуэт мужчины и тачку уже у самых теплиц - два черных, как деготь, пятна на фоне неба, чуть более светлого на северо-западе.
- Это небольшой должок, который он бы мне охотно возвратил, - сказал Вилфред, когда они снова оказались в Сковлю. Звезды, сплошь усеявшие небо, пылали так яростно, словно готовились к атаке. И, когда они сидели с искрящимися стаканами в руках, повторил снова: - ...долг, который он бы мне охотно возвратил.
- А я ни о чем не спрашиваю, - сказала Селина.
Они сидели за столом, как супружеская чета, приехавшая на уик-энд. О чем думала она? Как супружеская чета... А о чем думал он? Его мысль вернулась вспять, ведь это был конец длинной цепи мыслей, толчок которой был дан в доме фру Фрисаксен, а может быть, еще гораздо раньше - в том месте, которое он должен найти, чтобы восстановить утерянную взаимосвязь, чтобы доискаться той части собственной души, где так много темных точек, а может, найти даже тот темный провал, который и есть причина вечного разлада в нем самом, причина того, с чем он не может смириться. В каком-то месте линии должны сойтись, в каком-то месте, где остался чей-то маленький должок, который разросся в вину, а та породила требования, которые становятся все ненасытнее.
- Он считал, что должен мне, - сказал Вилфред.
- А я ни о чем не спрашиваю.
На другое утро он не стал швартовать лодку в бухте Снарекиль. Он пришвартовал ее гораздо дальше, в бухте, куда не заглядывала ни одна душа. На всякий случай. Ему нет дела до всей этой истории с лодкой, но на всякий случай он поступил именно так.
Ранним утром они вдвоем дошли до станции Аскер, чтобы сесть в поезд, идущий в город. Было людно: одни спешили к поезду, другие - в магазины. Ему казалось, что их с Селиной объединяет чувство одиночества в этой толпе. Те люди сознавали себя на своем месте. Они всюду на своем месте: в поезде, в магазинах, на тех жизненных путях, в которых они ни на минуту не сомневаются и где каждый поворот как бы подтверждает правильность пути. А Вилфред по дороге к станции ощущал за них обоих, насколько они чужды окружающему.
На станции он купил газету. Сообщение было напечатано на первой странице. Яркое утреннее солнце освещало газету, которую он развернул перед ней так, чтобы они могли читать вместе. Там было напечатано, что адвокаты Дамм и Фосс арестованы. Напечатано об акционерном обществе, о судах, которых никто никогда не строил, о верфи, которой не было в помине, и о людях, которые потеряли деньги. И еще там были - уже от имени самой редакции длинные рассуждения о лазейках в законе, о безответственных поступках, о знамении времени - обо всем, о чем они привыкли читать. Он поднял глаза от газеты, посмотрел на Селину.