Эверест

О дружеской переписке между Джорджем Мэллори и Стеллой Кобден-Сандерсон было известно. После смерти альпиниста все письма забрал себе Траффорд Мэллори – и унёс их содержание в могилу. Он погиб в авиакатастрофе близ Гренобля 14 ноября 1944-го в возрасте пятидесяти двух лет.

Более загадочно исчезновение всех писем от Рут Тёрнер к мужу, датированных 1924 годом. Письма Джорджа к Рут, которые он писал в начале года из Азии, а затем в каждом лагере на пути к вершине, сохранились, обратные – нет. Их местонахождение до сих пор остаётся тайной. Тем не менее, Рут несомненно писала мужу – этому есть устные подтверждения Фрэнсис Клэр, старшей дочери альпиниста. Что такого содержали эти письма, что владелец предпочёл их спрятать или уничтожить? Траффорд ли это был или кто-то иной? Ещё одна загадка.

До наших дней дошли переплётные и художественные работы Стеллы – она унаследовала способности и интересы отца. Но эти работы никак не связаны с Джорджем Мэллори. Ничего, кроме письма, которое мертвец прижимал к сердцу, не связывает этих двоих.

Вернёмся к Джону Келли. Он шёл наверх уверенно, точно зная маршрут, иногда сверяясь с пометками, в суть которых он Матильду не посвящал. Идти было непросто, высота чувствовалась хорошо, они уже перевалили за 8000 метров. Французы уже вероятно, разбивали штурмовой лагерь, а Келли всё шёл в сторону от вершины, не пытаясь подняться выше, чем 8200. Он не собирался брать гору.

Матильда спросила у него: ты точно знаешь, что ищешь? Откуда ты знаешь? Целая поисковая экспедиция пришла сюда, чтобы найти Ирвина, и не нашла. Зато они нашли Мэллори, ответил Келли. И что? Они потратили море времени, тело нашли случайно, а второе вообще может быть в совершенно другом месте, может, оно в трёхстах метрах выше, ты думал об этом? Нет, ответил Келли, я знаю, где тело.

Погода стояла превосходная. Ветра почти – по меркам высокогорья – не было. Светило яркое солнце. Снег лежал участками, под ногами пересыпались мелкие камни. Кислорода хватало, усталость была, но лёгкая, естественная. Идеальные условия для поисков.

Они шли медленно, потому что Келли не хотел сбиться с дороги. Потом они разделились. Он что-то нашептал своим шерпам, и один пошёл направо, второй – налево. Матильда молчала. Она ждала, что Келли приведёт её куда-то. Между ними был невидимый поводок.

Потом у него затрещала рация, и раздался голос шерпа. Келли повернулся к Матильде и сказал: есть. Нашли.

На склоне лежали тяжёлые плоские камни, образуя бугор в форме человеческого тела. Могила была свободна от снежного покрова. Никаких надписей рядом не было – просто камни, обозначающие, что здесь лежит человек.

Матильда вспомнила этот вид. Он сильно изменился, но сомнений не было – это было то самое место, которое фигурировало в популярном фильме National Geographic.

Это же могила Мэллори, сказала она. Зачем мы пришли сюда.

Келли обернулся. Нет, покачал он головой. Здесь лежит не Джордж Мэллори. Здесь лежит Сэнди Ирвин.

Но ведь у него были письма Мэллори, и ярлыки на одежде, и личные вещи! – удивилась Матильда.

Да, кивнул Келли. Это я объясню тебе чуть позже.

Часть 2. Эндрю Комин Ирвин

Введение

Десятки исследователей посвятят часы, дни, месяцы изучению моей жизни, такой короткой и такой прекрасной. Я не могу передать вам десятой части того, что чувствую, что вижу и слышу, потому что у меня не хватает слов, и, что значительно серьёзнее, катастрофически не хватает времени. Всё, что у меня есть, – блокнот и карандаш, но я боюсь, не успею заполнить даже эти считанные странички, потому что вынужден находиться в полной неподвижности, а температура падает, поскольку приближается темнота. Поэтому я буду писать, сколько смогу, а когда карандаш выпадет из моих ослабевших пальцев, я буду просто говорить, а потом – думать про себя, покуда, как говорят священники, смерть не разлучить меня с этим миром. И хотя я не был наверху, хотя я так и не увидел самое близкое солнце из всех возможных на этой планете, я счастлив, потому что Джордж жив, и он отправился наверх, и, возможно, в эту самую минуту он уже спускается обратно, чтобы рассказать всем: для человека нет никаких преград.

Никто не найдёт моих записей, никто, скорее всего, не наткнётся случайно на моё вмороженное в гору тело, потому что я очень далеко от более или менее проходимых мест. Я не знаю, сколько мне пришлось падать; если рассчитать угол, под которым лежат тени, и добавить к этому прошедшее с момента падения время, то, скорее всего, я пролетел порядка тысячи футов и нахожусь сейчас значительно ниже нашего последнего лагеря. С одной стороны, это неплохо, поскольку в этой области можно продержаться без кислорода практически неограниченное время. С другой стороны, Джордж никогда не найдёт меня здесь. Стоит ли кричать? Видимо, не стоит. Этим я могу разбудить гору, приблизив свою кончину.

Я думаю, что первый вопрос, который зададут себе биографы Джорджа, прозвучит так: почему он выбрал Ирвина? Почему меня – неопытного, но могучего увальня, добродушного инженера с золотыми руками, никогда не поднимавшегося выше, чем на 3000 футов? Независимо от того, вернётся Джордж или навсегда останется на вершине, ответа на этот вопрос они не получат, потому что он останется между нами – мной и Джорджем. Есть вопросы, которые не касаются никого, вопросы настолько интимные, что вмешательство в них посторонних нарушит хрупкое равновесие их тончайших тканей, и ответы на них прозвучат как оскорбление, богохульство, удар огромным железным быком по воротам штурмуемой крепости. Джордж не впустил в это пространство никого – даже свою супругу, которую он, я знаю это, любил больше жизни. Впрочем, в нашем замкнутом пространстве мы всё-таки были не одни – и остаёмся не одни. С нами – гора.

Путь

Мой отец, Уильям Фергюсон Ирвин, родился в 1869-м в Биркенхеде, графство Чешир, Англия. Там же спустя тридцать три года родился я, потому что отец вёл исключительно оседлый образ жизни и категорически не любил пересекать границу собственного крошечного ареала. В этот ареал входил сам Биркенхед и ещё несколько окрестных городов. Впрочем, эта ограниченность не делала нашу семью изгоями или дикарями. Биркенхед находится примерно в десяти минутах неспешной ходьбы от Ливерпуля, будучи его предместьем, расположенным на противоположном берегу реки Мерси. Таким образом, отец, по сути, жил в большом городе, пользовался его благами и принимал его нравы, при этом притворяясь, что он – сельский житель.

На моей матери, Лилиан Дэвис Колли, он женился за пять лет до моего рождения, в 1897 году, причём бракосочетание состоялось – по настоянию родителей матери – в Солфорде, пригороде Манчестера, в тридцати четырёх милях от нашего дома. Когда я узнал об этом, будучи ребёнком, мне показалось, что это какое-то гигантское, нечеловеческое расстояние, которое рядовой обыватель покрыть не в силах, и отец совершил подвиг, добравшись до Манчестера из Ливерпуля. По крайней мере, так я понял из отцовских рассказов. Гораздо позже, уже объездив множество мест и открыв всю необъятность реального мира, я пытался понять, почему же отец сознательно ограничивал себя в познании нового. Сейчас, только сейчас, сидя на узком уступе между небом и землёй, в самом сердце ледяной пустыни, я начал понимать причину такого поведения. Она очень проста: он не хотел. Он просто был другим, нежели я, и он – за что я безумно ему благодарен – никогда не пытался навязать мне своего мировоззрения, смиренно дожидаясь, когда я сформирую своё собственное. Что ж, я сформировал – сейчас. С другой стороны, если бы он не был столь лоялен, я вряд ли бы познакомился с Ноэлем и тем более с Джорджем. Я не отправился бы на Шпицберген, а затем – сюда. И, возможно, сидел бы сейчас у камина, говоря слова любви какой-нибудь прелестной девушке, приведенной в дом матерью. Мама всегда хотела меня женить.