Страница 9 из 30
Человеку элегантному так же не пристало смеяться над промышленником, как мучить пчелу или докучать художнику: это дурной тон.
Итак, двери гостиных открыты лишь для людей, которые элегантны от природы, подобно тому, как на борт корабля должны всходить лишь природные моряки. Если вы согласны с этой мыслью, то вы не станете возражать против ее развития, а именно, против основополагающего тезиса:
XXXI. В элегантной жизни нет высших и низших — здесь все равно могущественны.
В хорошем обществе никто не скажет: «Честь имею...» Здесь никто не является ничьим покорным слугой.
Ныне приличия рождают новые формулы, которым люди со вкусом умеют найти применение. Тем, кому не хватает воображения, мы советуем заглянуть в письма Монтескье[91]. Этот знаменитый писатель с удивительной изобретательностью разнообразил окончания самых незначительных своих посланий, избегая нелепого «Честь имею».
Поскольку люди элегантные воплощают в себе природную аристократию страны, постольку они должны относиться друг к другу как равный к равному. Талант, деньги и положение в обществе дают одинаковые права, и может случиться так, что сегодня вы удостоите человека, с виду хилого и невзрачного, лишь легкого кивка головы, а завтра он станет первым лицом в государстве, и наоборот, тот, перед кем вы сегодня заискиваете, завтра превратится в ничтожество, имеющее деньги, но лишенное власти.
До сих пор мы больше говорили о содержании элегантности, чем о ее форме. Мы, так сказать, занимались ее эстетикой. Обратившись к ее общим законам, мы были не столько удивлены, сколько растеряны, обнаружив здесь много общего с законами архитектуры. Тогда мы задались вопросом, не подлежат ли многие атрибуты элегантной жизни ведению этого искусства. Платье, постель, экипаж укрывают человека точно так же, как и дом, который, в свою очередь, можно назвать просторным одеянием. Пожалуй, всё, включая язык, служит нам, как сказал г-н де Талейран[92], для того, чтобы скрывать нашу жизнь и наши мысли, которые, впрочем, сколько бы мы ни старались, все равно проступают наружу.
Не преувеличивая значения нижеследующего правила, напомним о нем:
XXXII. Элегантность властно требует, чтобы средства были подчинены цели.
Из этого принципа можно извлечь несколько непосредственных следствий:
XXXIII. Человек со вкусом должен быть скромен в своих запросах.
XXXIV. Всякая вещь должна казаться тем, чем она является.
XXXV. Слишком дорогие украшения не производят должного впечатления.
XXXVI. Украшению следует подыскать подобающее место.
XXXVII. Пестрота неизменно ведет к безвкусице.
Мы не станем сейчас подтверждать эти аксиомы примерами, поскольку в следующей части подробно рассмотрим их следствия. Поэтому мы исключили из этой части те общие положения, из которых вытекают различные вспомогательные разделы нашей науки, почтя более уместным изложить их в начале тех глав, где эти материи будут исследоваться во всех подробностях.
Впрочем, кое-кому рекомендации, которые мы уже изложили и к которым нам еще не раз придется вернуться, могут показаться заурядными.
Мы склонны расценить подобный упрек как комплимент. К тому же, пусть даже сформулированные нами законы незамысловаты, пусть иные знатоки элегантной жизни сумели бы рассказать обо всем этом лучше нас, более логично и связно, мы все-таки выполним свой долг, напомнив неофитам фешенебельности, что хороший вкус проистекает не из знания правил, а из их применения. Человек должен выполнять эти предписания так же непринужденно, как он говорит на родном языке. Тому, кто косноязычен, не место в элегантном обществе. Разве вам не случалось видеть горе-модников, которые ни на минуту не прекращают погони за совершенством, которые приходят в ужас от малейшей морщинки на рубашке, трудятся до седьмого пота, чтобы добиться никому не нужной безукоризненности, уподобляясь несчастным англичанам, поминутно справляющимся с карманным словарем. Почаще вспоминайте, щеголи-недоумки, наш тридцать восьмой афоризм, и пусть он служит вам вечным укором:
XXXVIII. Вымученная элегантность в сравнении с подлинной — все равно что парик в сравнении с волосами.
Следовательно — и это правило не знает исключений —
XXXIX. Дендизм — ересь, вкравшаяся в царство элегантности.[93]
В самом деле, дендизм — это подчеркнутое следование моде.
Становясь денди, человек превращает себя в часть обстановки собственного будуара, в виртуозно выполненный манекен, который умеет ездить верхом и полулежать на кушетке, который покусывает или посасывает набалдашник своей тросточки; но можно ли назвать такого человека мыслящим существом?.. Ни в коем случае! Человек, не видящий в моде ничего, кроме моды, — просто глупец. Элегантность не только не исключает ума и познаний, но, напротив, освящает их. Она учит проводить время не только с удовольствием, но и как можно более возвышенно.
Поскольку мы начали эту часть нашего трактата с параллели между нашими догматами и догматами христианства, окончим ее, позаимствовав у теологии несколько терминов, и с их помощью покажем, чего могут добиться люди, более или менее точно выполняющие наши предписания.
Вот перед нами новообращенный: у него красивая карета, он устраивает превосходные приемы, прислуга у него вышколена, кушанья отлично приготовлены, он в курсе всех модных новинок, всех политических сенсаций, всех анекдотов и острот: более того, кое-какие из них он изобретает сам; наконец, дом его — средоточие комфорта. Он является, так сказать, методистом элегантности и ни в чем не отстает от своей эпохи. Он не грешит чрезмерной угодливостью, но его не назовешь и нелюбезным; он никогда не совершит бестактности... Можно не продолжать: этот человек — послушник элегантности.
А знаком ли вам тот очаровательный эгоист, который наделен поразительной способностью говорить только о себе, не надоедая собеседнику? В нем все грациозно, свежо, изысканно, даже поэтично. Ему невозможно не завидовать. Он как бы приглашает вас разделить с ним его роскошную, полную удовольствий жизнь, но одновременно тревожится, достаточно ли вы богаты. Его изысканная любезность не более чем дань вежливости. Дружба для него — всего лишь неисчерпаемая тема, которую он всякий раз обыгрывает по-новому, подлаживаясь под собеседника.
Он всегда заботится в первую очередь о себе, но никто не держит на него зла, поскольку он в совершенстве владеет искусством общения: с художниками он художник, со стариками — старик, с детьми — ребенок; он покоряет, но не нравится, ибо лжет нам корысти ради и развлекает нас по расчету. Он дорожит нами и льстит нам от скуки, однако, даже заметив, что нас обвели вокруг пальца, назавтра мы вновь охотно поддаемся обману... Этот человек принял постриг элегантности.
Но существует и еще один тип элегантного человека; он полон обаяния, мелодичный голос придает его речам неотразимую прелесть, он умеет и высказаться и промолчать, он заботится о собеседнике и избирает для разговора лишь самые уместные темы; он всегда удачно подбирает слова; язык его чист, насмешки беззлобны, а замечания необидны. Не вступая в спор с самоуверенным невежеством глупцов, он печется единственно об истине и здравом смысле. Он не пускается в рассуждения и не затевает дискуссий; если ему случается выразить несогласие с собеседником, он всегда умеет вовремя остановиться. У него ровный характер, он неизменно улыбчив и приветлив. В его любезности нет ничего деланного, его услужливость далека от угодливости; он выражает свое почтение мягко и ненавязчиво, почти незаметно; он никогда не докучает вам, и вы неизменно остаетесь довольны и им, и собой. Он наделен некиим необъяснимым могуществом, и его обходительность накладывает отпечаток на все, что его окружает: в его покоях все радует глаз, и всякий чувствует себя у него в гостях как дома. С глазу на глаз этот человек покоряет вас своим простодушием. Он естественен. Ничто так не чуждо ему, как манерность, самолюбование, бахвальство; чувства его выражаются просто, потому что они искренни. Его прямота никого не обижает. Принимая людей такими, какими создал их Господь Бог, он прощает им их недостатки и смешные стороны; он сочувствует причудам всех возрастов и ни на что не сердится, потому что ничему не удивляется. Он утешает не словами, а делом, он нежен и весел — его невозможно не любить. Вы видите в нем образец и преклоняетесь перед ним. Это подвижник элегантности.
91
...заглянуть в письма Монтескье. — Французский историк и философ Шарль Секонда, барон де Ла Бред и де Монтескье (1689—1755) в самом деле очень часто отказывался в частных письмах от общепринятого клише: «Остаюсь вашим покорным слугой» и прибегал к оригинальным формулировкам вроде: «Честь имею вас обнять», «Люблю вас, уважаю и обнимаю» и проч.
92
...все, включая язык, служит нам, как сказал г-н де Талейран... — Парафраза афоризма, приписываемого Шарлю Морису де Талейрану-Перигору, князю Беневентскому (1754—1838), прославленному французскому дипломату, знаменитому своей невозмутимостью и скрытностью: «Язык дан нам для того, чтобы скрывать наши мысли» (в другом варианте: «для того, чтобы лгать»).
93
Дендизм — ересь, вкравшаяся в царство элегантности. — Трактовка дендизма как стратегии поведения, главной движущей силой которого является тщеславие, была продолжена французским писателем Ж. Барбе д'Оревильи в книге «О дендизме и Джордже Браммеле» (1845). Напротив, Шарль Бодлер, большой поклонник как Бальзака, так и Браммела, оценивал такое явление, как дендизм, чрезвычайно высоко; надо, однако, отметить, что Бодлер называл дендизмом примерно то же поведение человека в свете, которое Бальзак называет «элегантной жизнью», так что расхождение здесь — скорее в терминах, нежели в содержании, которое за ними скрывается. В статье «Поэт современной жизни» (1863) Бодлер писал о денди: «Единственное назначение этих существ — культивировать в самих себе утонченность, удовлетворять свои желания, размышлять и чувствовать. Они располагают неограниченным досугом и денежным достатком, без которых фантазия, сведенная к мимолетной прихоти, не может воплотиться в действие. <...> Денди не жаждет денег ради денег; его вполне устроил бы неограниченный кредит, а низкую страсть к накопительству он уступает обывателям. Неразумно также сводить дендизм к преувеличенному пристрастию к нарядам и внешней элегантности. Для истинного денди все эти материальные атрибуты — лишь символ аристократического превосходства его духа. Таким образом, в его глазах, ценящих прежде всего изысканность, совершенство одежды заключается в идеальной простоте, которая и в самом деле есть наивысшая изысканность» (Бодлер об искусстве. М., 1986. С. 303—304).