Впереди — Днепр!

Весь день в наспех вырытом котлованчике, прикрытом сверху двумя плащ-палатками, Ирина обрабатывала раненых. Теперь, когда в полку осталось так мало людей, не было ни ротных санитаров, ни батальонных медицинских пунктов. Все уцелевшие санитары и санинструкторы собрались вокруг Ирины и доставляли раненых к ней прямо с передовой. Помогали Ирине Марфа и Валя. Фельдшер Пилипчук и двое санитаров, сразу же после обработки, забирали раненых из котлованчика и отправляли в медсанбат дивизии.

Как и всегда, поглощенная работой Ирина не знала, что происходит на фронте, слыша только не совсем понятные, часто отрывочные и путанные разговоры раненых о нескончаемых атаках немцев, о жесточайшей бомбежке и о наших солдатах и офицерах, которые, по словам одних, стояли насмерть, а по рассказам других, еле удерживались и, вероятно, недолго продержатся и начнут отступать.

— Что болтаешь-то, — резко осаживала таких рассказчиков Марфа. — У самого, видать, душа в пятки ушла, думаешь, и все такие. Послушай-ка вон, как строчат да палят наши. Ты лучше рукав засучивай повыше, уколю сейчас.

Могутная, не женского, а мужского сложения, с огромными, казалось, неуклюжими руками, Марфа так ловко и легко обрабатывала раненых, что никто из них не кричал и даже не ойкал.

Хрупкая, застенчивая Валя, словно каким-то особым чутьем угадывая каждое желание Ирины, стремительно подавала ей нужные инструменты, помогала накладывать повязки, вытирала кровь и успокаивала раненых. Отрываясь от работы, Ирина видела ее светлое, подернутое грустью лицо и совсем спокойные, только узившиеся, когда раненому было особенно тяжело, васильковые глаза. Это была теперь совсем не та Валя, которая чуть не потеряла сознание при виде первого раненого. В ней произошел тот хорошо знакомый Ирине перелом, когда обыкновенная женщина становится настоящим медиком, выражающим свою жалость к пострадавшему человеку не испугом, растерянностью и слезами, а стремлением как можно скорее облегчить его страдания.

Вблизи котлованчика часто рвались бомбы, иногда долетали снаряды, но Ирина работы не прекращала. Все так же бесстрашно, словно не замечая взрывов, помогали ей Марфа и Валя.

Во второй половине дня, когда принесли истекавшего кровью майора Бондаря, Валя не выдержала и, отвернувшись в земляной угол, судорожно задергала острыми плечиками.

— Ты что, дуреха, — яростно зашипела на нее Марфа, — людям и так невмоготу, а ты еще хлюпаешь.

— Да я так… Я ничего, — кончиками пальцев вытирая слезы, пробормотала Валя и поспешно разрезала гимнастерку майора.

— Все будет хорошо, Федор Логинович, — матерински ласково говорила Марфа, — перевяжем вас — и в медсанбат, а там в госпиталь. Подлечитесь, сил наберетесь, и, глядишь, в тыл, с семьей встретиться доведется.

Бондарь терпеливо переносил боль. От потери крови он был совершенно белый, и только на впалых щеках проступали красные пятна. Когда Ирина закончила накладывать последнюю повязку, а Валя вытирала пот на его лице, он глазами подозвал Марфу и, напрягаясь, с натугой проговорил:

— У меня в левом кармане гимнастерки список. Передайте его старшему лейтенанту Дробышеву. Это кого к награде представить нужно. Как немного затихнет, пусть напишет наградные листы.

— Жив, жив Дробышев? — не выдержав, дрожащим шепотком спросила Валя.

— Жив, — слабо улыбнулся, скосив на нее потеплевшие глаза, Бондарь, — батальоном командует. Геройский парень, настоящий офицер.

— Ты что, непутевая, — когда унесли Бондаря, накинулась на Валю Марфа, — люди муки мученические переносят, а она с глупостями.

Валя покорно опустила голову, но Ирина видела, как нескрываемым счастьем светились ее васильковые глаза.

Марфа грозно стояла над Валей, и, если б не новый раненый, множество упреков пришлось бы выслушать девушке.

— Ирина Петровна, — тревожно зашептал на ухо Ирине вбежавший в котлованчик Пилипчук, — приказано отходить в село Прелестное. Это вот там, позади, километра четыре. Я с санитарами пока тут останусь, раненых собирать, а вы идите, новый медпункт создавайте.

— Хорошо, — послушно согласилась Ирина, твердо веря в благоразумие умудренного опытом Пилипчука.

Только выйдя из котлованчика, Ирина поняла, а вернее почувствовала, в сколь трудном положении на этом участке фронта оказались наши войска. Непрерывно стрелявшие пушки, мимо которых проходила Ирина с Марфой и Валей, смотрели не на юг, откуда раньше наступал противник, а на восток и на запад, создавая длинный коридор, по сторонам которого шли бои. Беспрерывная стрельба доносилась и сзади, оттуда, с юга, где еще утром был передний край.

«Неужели окружают наших?.. — тревожно подумала Ирина. — Конечно, окружают, поэтому и отходить приказано».

Она вспомнила, сколько за последние дни было доставлено раненых, и поняла, как ослаб и обессилел полк. Если уж совсем юный, хоть и старший лейтенант, Дробышев командует батальоном, значит положение действительно тяжелое.

«А где же Поветкин? Как он? — с еще большим беспокойством подумала она и, вспыхнув от негодования, оборвала себя. — Командует, воюет, как и все. Что тебе за дело до него».

Но мысль о Поветкине никак не оставляла ее. Помимо своей воли, она представляла его то раненым, истекающим кровью, то по-прежнему деловитым, невозмутимым, командующим остатками полка, то с ужасом думала, что он погиб в сплошном аду, который остался позади нее.

Заняв уютный домик под горой и начав опять принимать поступавших от Пилипчука раненых, она жадно вслушивалась в их разговоры, надеясь услышать о Поветкине хоть одно слово.

— Ну вот и все благополучно, — сказал Пилипчук, уже в сумерках догнавший Ирину. — Наши отошли и заняли оборону на окраине деревни. Командир полка приказал подготовить списки раненых и доложить ему.

«Жив, значит, жив и командует», — бессознательно обрадовалась Ирина и, опять досадуя на себя, принялась за работу.

По тому, как все меньше и меньше поступало раненых, она поняла, что бои затихают, и вскоре медпункт совсем опустел.

Переписав начисто список раненых за последние двое суток, Ирина хотела было отправить его с Пилипчуком, но, решив, что это будет нарушением воинских порядков и может вызвать недовольство Поветкина, пошла сама.

В деревне было многолюдно и шумно. Узенький серпик луны, повиснув над горизонтом, тускло озарял беленькие дома с черными провалами окон. За окраиной вяло перекликались пулеметы, но на востоке, где, как знала Ирина, была станция Прохоровка, неумолчно гудела канонада. Частая стрельба и гулкие взрывы доносились и с запада, от реки Псел.

Ирина нашла домик, который занимал командир полка, и, узнав у часового, что Поветкин у себя, вошла в сени. Из-за неплотно прикрытой двери сочился слабый свет. На стук Ирины никто не ответил.

«Может, там еще одна комната, а в первой только прихожая», — подумала она и решительно распахнула дверь. За столом, рядом с ярко горевшей лампой из артиллерийской гильзы, обессиленно положив голову на руки, сидел Поветкин. Рядом с полусжатыми пальцами руки валялась телефонная трубка.

— Сергей Иванович, — решив, что с командиром полка случилось что-то недоброе, тревожно окликнула она Поветкина, но он, совершенно не шевелясь, продолжал безмолвно сидеть. Худое, изможденное лицо его страшно побледнело. Запекшиеся губы полуоткрылись, и прядь седых волос спадала на покрытый бусинками пота такой же, как и щеки, почти черный лоб.

Ирина еще раз окликнула Поветкина и, не получив ответа, нащупала пульс на его руке. Сердце билось учащенно, но ровно, выдавая глубокий сон смертельно уставшего человека.

«Боже мой, как же он похудел», — подумала Ирина, и волна жалости к этому душевному, сильному, но сейчас совсем уставшему человеку властно нахлынула на нее. Она смотрела на его серебристые волосы, на острые, выпиравшие из-под гимнастерки плечи и с трудом удерживала желание погладить ладонью его седую голову и худые руки с длинными пальцами.

«Пусть отоспится, на фронте пока тихо», — подумала она и вздрогнула от неприятного звука. Это пищал зуммер стоявшего рядом телефона. Испуганно взглянув на Поветкина, она схватила трубку и шепотом ответила: