Жестокая охота

— Что, выговор привез? Как Ельмакову? — насмешливо посмотрел на него Кудрин. — Давят?

— Да нет, ничего… пока… Иные нынче времена.

— Блажен, кто верует…

— И то верно… Ты знаешь, чей карабин был у Мирикова?

— Откуда? И на кой ляд мне это нужно?

— Не скажи, не скажи… Узелок-то тугой вяжется…

— Чему я очень рад. Проторили дорогу в тайгу, как на личную заимку.

— Я с тобой согласен. Потому и привез тебе премию и благодарность в приказе, — улыбнулся Швырков. — А карабин,

Иван Лексеич, принадлежит, между прочим, районному прокурору. Вот так, дружище.

— Что? Как это… прокурору?

— Удивлен? А я не очень. Мириков и компания уже давно промышляет зверье для начальства. Удобно и выгодно. За все отвечает Мириков, случись что. Но его они, конечно же, в обиду не дадут. А теперь промашка вышла, благодаря тебе. И Аро-севу. Он в районе новый человек, но, доложу вам, смекалистый. Сразу учуял, чем это дело пахнет. И быстренько, минуя своего шефа, доложил об изъятии карабина в область. И пошло-поехало…

— Не ожидал…

— Если бы знал, поступил по-другому? — Швырков пытливо посмотрел на Ивана.

— Швыра, дам по шее… — засмеялся Кудрин. — Будто не знаешь, что по-иному не смог бы.

— То-то… В общем, так держать, товарищ Кудрин. Кстати, как тебе лесничество?

— Вполне… Между прочим, ты мне обещал новые бензопилы и снегоход “Буран”. Сколько прикажешь ждать?

— Как особо отличившийся, можешь получить хоть завтра…

Ноябрь пришел морозный, но короткие дни были солнечными, яркими. В предпраздничный вечер Иван затеял в своем флигеле генеральную уборку. Молчан по-прежнему не пускал его и на порог дома, но Кудрину пока было не до пса. Уже в семь утра он заводил “Буран” и отправлялся в тайгу. Забот хватало — лесники пилили сухостой, заготавливали метлы из кустарниковой березки, строили новое зимовье.

Шорох и какие-то неясные звуки снаружи заставили Ивана прервать свое занятие. Он открыл дверь, ступил за порог — и едва не упал, споткнувшись о что-то темное.

— Молчан?! — лесничий в изумлении склонился над псом.

Тот лежал с неловко подвернутой передней лапой и смотрел на Ивана непривычно робко, даже виновато. Припорошенные инеем ступеньки были испещрены пятнами крови. Кудрин осторожно поднял пса на руки и занес внутрь флигеля.

Пуля, выпущенная из карабина, прошла навылет. Видимо, прицел был не точен, или в последний миг, почуяв беду, Молчан успел увернуться, и свинец прошил мышцы груди. Выходное отверстие было небольшим, аккуратным, и Кудрин вздохнул с облегчением — хорошо, что стреляли из нарезного оружия; пуля гладкоствольного ружья такую дырищу разворотила бы…

Рана затянулась быстро, но Молчан твердо встал на ноги только после Нового года. Теперь Иван жил в доме лесничего, потому что тонкие стены флигеля плохо держали тепло, а холода стояли большие. В тайгу Кудрин выбирался редко; недалеко и ненадолго, на лыжах — резиновая ленточная гусеница снегохода не выдерживала свирепых морозов, становилась хрупкой и ломалась.

Молчана он определил в просторную комнату, которая служила конторой лесничества. Пес лежал на подстилке возле круглой тумбообразной печки, окованной листовым железом, и, положив лобастую голову на лапы, молча наблюдал за Иваном. Лесничий работал за огромным двухтумбовым столом, составляя отчеты в район, различные справки, акты и прочие бумаги, иногда и вовсе ненужные, но создающие видимость кипучей каждодневной работы. Швырков, которому Кудрин сказал напрямую, по-свойски, что он думает про эти бюрократические выверты, только поморщился, будто съел лимонную дольку без сахара, и молча положил на стол перед Иваном целую кипу циркуляров. Разобравшись в них, Кудрин посочувствовал своему старому приятелю и мысленно поблагодарил — оказалось, что Швырков немалую часть канцелярской работы взял на себя. На вопрос Ивана, откуда он берет густо посеянную по многочисленным отчетам цифирь, Швырков засмеялся и молча показал на потолок…

Отношения с Молчаном у Ивана не складывались. Пес по-прежнему не признавал в нем хозяина, хотя и переносил терпеливо все медицинские процедуры, притом с таким видом, будто делает Кудрину одолжение. Но еду с рук не брал и ниКогда не ел в присутствии Ивана. Непримиримость пса временами вызывала у лесничего раздражение; и все же, по здравому размышлению, Кудрин признавался себе, что Молчан ему люб, как никакой другой пес до этого…

Вечерами Ивана одолевала тоска. Одиночество, которое еще совсем недавно казалось ему спасительным прибежищем от житейских невзгод, неожиданно стало тягостным, обременительным. Кудрин с нетерпением ждал писем от матери; они приходили не часто, и Иван каждый вечер перечитывал по нескольку раз старые, которые бережно хранил в резной шкатулке, своем творении — с деда-прадеда в роду Кудриных ремесло резчика по дереву было в большой чести.

В одном из писем мать сообщила, что бывшая жена Ивана нашла себе уже третьего мужа, а шестилетнюю дочку отправила к своим родителям, в деревню, и теперь она лишена возможности видеться с девочкой. Впрочем, и раньше, как она, так и Иван виделись с малышкой не часто, в основном украдкой, благодаря расположению к ним воспитательницы детского садика.

Прочитав письмо, Кудрин вдруг почувствовал себя настолько опустошенным и по-старчески вялым, что едва доплелся до постели. Проворочавшись до утра без сна, он поднялся совершенно разбитым и с твердым решением, которое неожиданно потушило испепеляющий жар внутри: былого не вернешь, жизнь потеряла смысл…

Закрыв зеркало над умывальником салфеткой, Иван решительно направился в контору лесничества. Там, в большом металлическом шкафу, хранилось оружие. Тщательно, не торопясь, он почистил карабин, смазал затвор, вставил обойму. Сел на стул, снял носок с правой ноги, поставил карабин между колен дулом кверху…

Молчан настороженно смотрел на Кудрина. Лесничий поймал его взгляд и, слабо улыбнувшись, кивнул. Пес неожиданно вскочил и оскалил клыки; шерсть на загривке Молчана встала дыбом.

Иван поерзал, устраиваясь на стуле поудобней, и нащупал пальцами босой ноги спусковой крючок.

Вдруг яростный рык, басовитый и хриплый, вырвался из горла Молчана. Иван от изумления вздрогнул и, не веря ушам своим, уставился на пса— великий молчальник подал голос! Впервые!

Пес рычал не переставая. Временами в голосе Молчана появлялись какие-то иные нотки, более мягкие, шепчущие, будто он пытался что-то сказать.

Кудрин почувствовал, как больно сжалось сердце; горячая волна прокатилась по телу, увлажнив глаза. Больно, до крови, прикусив нижнюю губу, Иван, как был простоволосый и в одной футболке, так и выскочил босиком на крыльцо. Гулкое эхо выстрелов взломало утреннюю тишь и покатилось, теряя силу, по застывшему подо льдом речному плесу.

Уже давно кончились патроны, а Кудрин все передергивал затвор и нажимал на спусковой крючок, целясь в мечущуюся перед глазами темень, которая израненным зверем уползала в глухие урочища…

Когда прибежали разбуженные выстрелами Фефа и Гараня, полураздетый Кудрин сидел на крыльце и гладил Молчана, который чуть слышно урчал и недоверчиво косился в его сторону. Дверь в дом была распахнута, и теплый воздух, вырываясь наружу, колебал стылую рассветную синь.

Зима окончательно отступила только в начале мая. Молчан давно уже выздоровел и опять, к большой досаде Ивана, стал избегать его, сутками пропадая в тайге. Правда, теперь от еды он не отказывался и изредка позволял Кудрину гладить себя. Но видно было, что ласки лесничего особого удовольствия ему не доставляли.

Как-то вечером, когда Иван стряпал ужин, за окном раздался испуганный женский крик. Лесничий опрометью выскочил на крыльцо в клеенчатом переднике и с кухонным ножом в руках.

У ворот, загораживаясь хозяйственной сумкой, стояла его попутчица Валентина, а на нее, скаля зубы, угрожающе надвигался Молчан.

— Уберите, уберите эту зверюку! — взмолилась она и начала потихоньку пятиться.

— Молчан, свои… — неуверенно сказал Иван, не надеясь на положительный эффект — до сих пор пес не реагировал на его команды.