Страница 81 из 83
Что и большевики ошиблись, и события повернулись в выгодную для них сторону, им ни в какой степени не повредило. Легкомысленный же просчет антибольшевиков усилил их пассивность. Большевизм представлялся таким явным вздором, порождением необузданной демагогии, противоречащей истории, что и некоторые антибольшевики из отвернувшихся от Февраля испытывали чувство удовлетворения от свержения Временного Правительства. "Дождались", злорадствовали те, кто усвоили броскую, но политически пагубную формулу Плеханова: "Полуленинцы хуже ленинцев". Отдельные чины полиции, жандармерии и черносотенцы не только сочувствовали свержению правительства Керенского, но, как могли, тому и содействовали. А "обыватель" - и, увы, не только он "держал нейтралитет" в ожидании, чем "бедлам" кончится.
"Великий Октябрь" - своеобразное явление русской истории и истории вообще. Но он не специфически русское только начало, не продукт непременно славянской души, мистики и разгула. Одно из многих тому доказательств - разноплеменность человеческого материала, который был и продолжает быть причастен к Октябрю. И до Ленина история знала революционеров-авантюристов, ни пред чем не отступавших.
И французская революция прошла чрез террор, бессмысленный и беспощадный. Но по своей длительности, количеству унесенных жертв и надругательству над человеком и над всем, что провозглашалось накануне Октября, французский террор не может выдержать никакое сравнение с отечественным, красным.
После первой мировой войны Октябрь прорвался на короткое время в Баварию и Венгрию. Когда же он проявил неожиданную жизнеспособность, это поразило воображение революционеров и контрреволюционеров во всем мире. Октябрь и его техника показались заманчивыми, их стали изучать и перенимать. Быстро появились подражатели - успешные, малоуспешные и безуспешные. Муссолини, Кемаль-паша, Гитлер, Франко, Тито - все пошли путем Ленина и Троцкого, все обязаны им большим или меньшим. Идеологии были разные, но техника переворота и захвата власти была схожа.
37-летие Октября - удел одной России. В непререкаемости этого факта осуждение русского прошлого. Октябрь не предотвратили ни изумительные взлеты и достижения русского духовного гения, ни восьмимесячное "интермеццо" Февраля. Но после 2-ой мировой войны ни одна страна не оказалась свободной от "октябристов".
По подсчетам на 1950-ый год, одних сталинистов земной шар вмещает до 24 миллионов. Это меньшинство - один процент всего народонаселения - рассеяно по всем континентам, и каждая страна сейчас на собственном опыте убеждается, что способна проделать "маленькая, но хорошо организованная и централизованная сила", располагающая не только морально-политической поддержкой КПСС.
Большевистская напористость нарастала у всех на глазах, свидетельствовала о том, что большевики всё увереннее в своем успехе. Но когда они преуспели в захвате власти, это оказалось неожиданностью едва ли не для большинства. Когда это свершилось, не только сознанием, но всем своим существом я ощутил, что произошло нечто фатальное, постыдное и гнусное, может быть, непоправимое: во всяком случае, пока большевики у власти, - не будет покоя и мира на земле - в мрак и произвол, в обман и террор будут погружены и Россия, и весь мир. Октябрь ударил по моему сознанию гораздо сильнее, чем Февраль. Я ощущал и себя лично ответственным за то, что Февраль оказался бессильным и неспособным предотвратить Октябрь.
Я не предвидел, конечно, ни красного террора, ни военного коммунизма, ни насильственной коллективизации, ни ужасов "ежовщины", ни мракобесия "ждановщины". Но я достаточно хорошо знал большевизм и большевиков, чтобы правильно оценить их "Великий Октябрь".
Ибо сущность его вовсе не в социализме и коммунизме, не в обобществлении средств производства и не в упразднении эксплоатации труда частным капиталом. За три с половиной десятилетия большевики многократно меняли свою политику, тактику и стратегию. Менялась и личина Октября, но существо его оставалось себе равным. Экономика эпохи военного коммунизма так же непохожа на, так называемый, НЭП, как этот последний на экономику пятилеток и сплошной коллективизации. Но ВЧК, ГПУ, НКВД, МВД и МГБ - родные братья и сестры, все на один лад. И в этом "душа" Октября. Не в его провозглашениях, программах и целях, которые, как правило, у всех людей и групп - благие: кто же стремится к злу, как злу, или к насилию, как насилию.
Существо Октября было не в том, во имя чего он действовал, а как он действовал, какими средствами и методами он стал тем, чем стал.
Отказывались ли большевики от всякой аннексии и контрибуции или захватывали чужие земли и народы, нефтяные источники и доки под видом "репараций": легализовали ли аборты или преследовали за них; отвергали ли патриотизм во имя интернационализма или принимали его, отвергая "безродный космополитизм"; заключали ли соглашение с Муссолини и Гитлером или воевали с ними; вели ли кампанию безбожничества или сотрудничали с князьями Церкви; изобличали ли демократию за "формализм", как выдумку плутократии, или, наоборот, прославляли свой строй, как наиболее совершенную демократию, большевики себе равны всегда.
Противоречивость большевистских утверждений и отрицаний не прошла бесследно и для антибольшевиков. В смущении они предлагали "отказаться от критики советского правительства и на Антона, и на Онуфрия...
Если было правильно обвинение советского правительства в "разбазаривании" России, то нельзя изобличать его в "империализме", когда оно ликвидирует последствия этого разбазаривания. Если мы протестовали против гонения на религию, то мы не должны представлять переход правительства к более либеральной политике в этой области, как "сделку" с церковью" ("Новый журнал", No 10, стр.358).
Это писалось в момент крайнего головокружения от военно-дипломатических успехов Кремля, захватившего после войны и антибольшевистские круги. Эта аргументация сохраняет свою силу - вернее, слабость, - независимо от того, что пострадавшие от головокружения уже пришли в себя и признали ошибочность своих суждений и упований. И "разбазаривание" России, и "собирание" русской, точнее советской, земли, как и гонение на Церковь, и "сделка" с нею - не были отступлением от существа большевизма. Они были разным проявлением и осуществлением того же самого.
Советское государство было первым по времени государством тоталитарного типа. На Съезде Советов, который должен был санкционировать разгон Учредительного Собрания, Ленин говорил: "Демократия есть одна из форм буржуазного государства, за которую стоят все изменники истинного социализма... Пока революция не выходила из рамок буржуазного строя, мы стояли за демократию, но как только первые проблески социализма мы увидели во всем ходе революции, - мы стали на позиции, твердо и решительно отстаивающие диктатуру пролетариата" (Сочинения, Изд. 4-ое. Т. 26, стр. 430).
Ленин совершенно отчетливо разъяснил существо этой диктатуры. "Мы говорим на основании учения Маркса и опыта русской революции - пролетариат должен сначала низвергнуть буржуазию и завоевать себе государственную власть, а потом эту государственную власть, т. е. диктатуру пролетариата, использовать, как орудие своего класса в целях приобретения сочувствия трудящихся". (Там же, т. 30, стр. 240). Этой перестановкой цели и средств: сначала захватить и завоевать "себе" (подчеркнуто Лениным) власть, не считаясь с мнением и волей трудящихся, и только потом искать сочувствия у последних и "организовать социализм" на свой лад, тоталитарная власть везде, в России, Италии, Германии, Испании, Югославии, Аргентине, оправдывала свой неустанный надзор за всеми функциями тела и духа ей подвластных, - начиная с детской и спальни и кончая художественным творчеством.
В свое время Руссо был озабочен, как известно, чтобы из "воли всех" образовать "общую волю". У Ленина была другая забота, - как обеспечить "строжайшее единство воли"? Его ответ: "подчинением воли тысяч воле одного... Та же революция и именно в интересах ее развития и укрепления, именно в интересах социализма требует беспрекословного повиновения масс единой воле руководителей трудового процесса" (Там же, т. 27, стр. 239). Это, конечно, откровенно личный режим, к которому неминуемо привели все виды тоталитаризма, и в первую очередь "Великий Октябрь".