Страница 83 из 83
Уже в священническом сане о. Сергий вспоминает о том, что было шесть лет тому назад: о "подлом (?) словце В. А. Маклакова о перемене шофера на полном ходу автомобиля", о "брехне Керенского", о "жидах", которые "направляли" свержение царя.
И среди этих недобрых воспоминаний автор признается, что "религиозно-революционное апокалипсическое ощущение "прерывности" роднит меня с революцией, даже - horribile dictu (О, ужас.) - с русским большевизмом" (стр. 78).
H. А. Бердяев был прав, когда утверждал, в "Миросозерцании Достоевского": - "И часто трудно бывает определить, почему русский человек объявляет бунт против культуры и истории и низвергает все ценности, почему он оголяется, потому ли что он нигилист или потому, что он апокалиптик и устремлен к всё разрешающему религиозному концу истории".
Русская интеллигенция проиграла Февраль. Но и Октябрь, увы, не научил её уму-разуму.
Когда в июне 40-го года, в пору спаенной кровью дружбы Сталина с Гитлером, последний овладел почти всей западной Европой, и одна только Англия, изнемогая в неравной борьбе, продолжала сопротивляться, Черчилль произнес в палате общин незабываемые слова: "Мы пойдем до конца, мы будем биться во Франции, на морях и в океане, мы будем с возрастающей верой драться в воздухе, будем защищать свой остров любой ценой, на побережье и там, где приземляются самолеты, в полях, на улице и на холмах, - но мы не сдадимся".
Что в западном мире и, еще поразительнее, в русском политическом Зарубежье не создалось аналогичного отношения к большевистским узурпаторам и палачам, является едва ли не наибольшей трагедией современности. Во всяком случае это показатель уровня нашей культуры и цивилизации. И пусть не говорят, что сказанное Черчиллем применительно к внешнему врагу неприменимо к врагу в гражданской войне. Эта последняя часто бывает много жесточе внешней войны, и затянувшаяся на 37 лет война большевиков с подсоветскими народами свидетельствует об этом с полной убедительностью.
После десяти лет царствования Николая I Чаадаев утешал себя и других тем, что мы "жили и живем, как великий урок для отдаленного потомства, которое воспользуется им непременно".
Наше поколение, на 37-ом году большевистской власти, лишено и этого спорного утешения.