Дань прошлому

И, на самом деле, у Свенцицкого, как у "сладострастника" отца Карамазовых, "дьявол с Богом борется, а поле битвы - сердца людей", бывших близкими мне и моим друзьям.

Никто из церковных и философских единомышленников Свенцицкого, как и из его личных друзей, не подозревал, что за глубокомысленным аскетом скрывается мистификатор, исходивший, по существу, из довольно вульгарной народной мудрости: не согрешишь - не покаешься, не покаешься - не спасешься.

Ф. А. Степун передает, со слов философа Рачинского, о "чуть ли не хлыстовских исповедях-радениях", которые будто бы происходили у Свенцицкого "на дому". Это по меньшей мере преувеличение, хотя бы потому, что никакого "дома" у Свенцицкого не было: он снимал комнатушку и спал на досках, "умерщвляя" плоть и инсценируя "аскетизм". Была у него и дача-избушка в селе Крёкшино по Савеловской железной дороге. С крошечным окном она стояла, покосившись, на краю выгона и утопала в навозе. Внутри закоптелые бревна и заплесневевшее одеяло на нарах. Грязь и вонь. Позднее выяснилось, что, удаляясь на лоно природы для медитаций, Свенцицкий проводил значительную часть времени не в вонючей избушке, а в соседнем помещичьем доме.

Жизнедеятельность "аскета" выразилась в том, что он умудрился соблазнить почти одновременно трех молодых подруг, интеллигентных и привлекательных. С каждой он прижил по ребенку, заверив, очевидно, что "нет святости без греха" и жертва "в высшем плане" не есть распутство. Неизвестно, ссылался ли он при этом на епископа Феофана, Антония Великого и Макария Египетского. Знаю только, что две дочери Свенцицкого остались при матерях, а третья была почему-то отослана в монастырь в Польше, и я не видел ее и даже не знаю ее имени. Так непреодолимо было влияние совратителя, что даже естественную ревность в отдавшихся ему душой и телом соперницах ему удалось подавить. Все трое, как были, так и остались близкими подругами.

Свенцицкий не был, конечно, банальным соблазнителем девичьих сердец или авантюристом, которого можно было бы уподобить проходимцу, тогда же входившему в силу и известность, сначала всероссийскую, а потом и всемирную. И по умственному калибру, и по среде, в которой каждый из них вращался, Свенцицкий и Распутин нисколько не похожи один на другого. Но что их сближало - это общая им физическая неопрятность (траурная кайма не сходила с ногтей Свенцицкого, а где он ни селился, всюду стоял спертый воздух) и, главное, - сила магнетического внушения. Свенцицкий был, конечно, типичным представителем подполья Достоевского - не политического, а житейского.

Он был и знамением времени. Не таким, правда, как Распутин. У того были предшественники и конкуренты: М-r Philippe, Митя Коляба, инок Мардарий, старица Мария Михайловна, Паша из Дивеева, босоножка Олег, Яша из Козельска, Василий. Со Свенцицким же никто не соперничал, он был сам по себе, hors concours (Вне конкуренции.).

Он не был простым обманщиком, а, как Азеф, двурушником - законченным, по форме и по существу. Выстаивая Великим Постом длинные церковные службы и являя миру особую сосредоточенность и собранность, Свенцицкий в те же самые дни предавался всем "радостям жизни" - от чревоугодия до разгула.

Разоблачение Свенцицкого не имело тех трагических последствий и той огласки, которые имело разоблачение Азефа. Его исключили из Обществ, где он играл видную роль, и на время он исчез с общественного горизонта. Разоблачение Свенцицкого никого до самоубийства не довело. Но оно наложило глубокий и неизгладимый след на тех, кто был с ним лично связан. Одним он исковеркал жизнь, других навсегда сделал скептиками и маловерами. Для меня это было уроком и ударом, от которого я долго - а, может быть, и всю жизнь - не мог оправиться.

Я больше не видел Свенцицкого. Знаю, однако, что разоблачение не положило конца его религиозно-пастырскому призванию. В 1915 г. он выпустил малоинтересную книжку "Граждане Неба. Мое путешествие к пустынникам кавказских гор с 35 рисунками и снимками". Книжка вышла в издательстве "Новый человек", имевшем задачей знакомить человека с "преобразованием духовной и физической природы человека". Прошлое, очевидно, не изменило умонастроения Свенцицкого он по-прежнему был занят "преобразованием" людских душ. И нашлись души, которые продолжали ему доверять. В годы моей эмиграции дошли слухи, что Свенцицкий сочетался законным браком с какой-то девицей из Краснодара и вскоре затем принял священство. Еще через несколько лет я слышал, что его проповеди в церкви на одной из Мещанских в Москве собирали толпы верующих. Потом его имя больше не упоминалось, и он навсегда исчез из поля, надо думать, не только моего зрения.

4

Среди волнений и бессонных ночей, проведенных в разрешении всё той же загадки, как могло это вообще случиться и как никто так и не заметил этого, на что у меня и по сей день нет удовлетворительного ответа, - неожиданно пришло приглашение от проф. Новгородцева придти к нему в ближайшее воскресенье утром, когда у него обычно собираются ближайшие ученики и единомышленники. Я, конечно, охотно принял приглашение.

Среди собравшихся находились знакомые мне Ильин и Алексеев. А среди неизвестных внимание мое привлек Ященко, Александр Семенович. Он интересовался проблемами федерации и развивал идеи, близкие к анархизму. По существу же, он был ярко выраженным типом оппортуниста. Проф. Ященко был едва ли не первым юристом-консультантом, не-большевиком, умудрившимся выехать заграницу с первой советской делегацией, возглавленной Красиным и Бухариным. Став опять-таки одним из первых "невозвращенцев", он быстро снова сменил вехи и стал редактором научного обозрения малопочтенного большевистски-своднического "Накануне". Умер же он на посту профессора международного права в Ковне, сумев сочетать близость к Вальдемарасу, диктатору Литвы, с близостью к Советам.

Гости Новогородцева вели оживленную беседу на текущие академические темы. Много судачили о только что появившейся книге проф. Хвостова по общей теории права и государства. Собравшиеся считали эти вопросы как бы своей вотчиной, и Хвостов расценивался как своего рода браконьер, охотящийся в чужих владениях. Критики подчеркивали компилятивный характер труда: одно взято у Иеринга, другое изложено по Штамлеру и т. д.

- Икс сказал мне, что (такая-то) глава у Хвостова оригинальна и заслуживает внимания, - заметил хозяин, пальцами перебирая свою ассирийскую бороду и улыбкой смягчая ядовитый намек, - Икс явно не читал Спенсера...

В один из промежутков, когда общий разговор оборвался, Новгородцев, сидевший рядом, обратился ко мне вполголоса с вопросом, знаком ли я с последней книгой Шарля Ренувье, одного из родоначальников прославленного через двадцать лет "персонализма". Я чистосердечно признался, что книги этой не читал. Это, видимо, решило мою судьбу: Новгородцев присматривался ко мне и примерял, гожусь ли я на то, чтобы быть оставленным при его кафедре. Он пришел к отрицательному выводу, и был, конечно, прав. В философы права я не годился.

Но визит к Новгородцеву не пропал даром. Он впервые заронил во мне мысль, которая раньше не возникала. Шер был оставлен при университете по кафедре политической экономии. Орлову предложили остаться на двух факультетах - по математике и по статистике. И я подумал: для философии права я недостаточно подготовлен, но того, что я знаю, может быть достаточно для кафедры государственного права?.. И я решил поговорить с Кокошкиным, научный путь которого шел как раз в противоположном направлении: оставленный по кафедре философии права предшественником Новгородцева Зверевым, Кокошкин стал специализироваться по государственному праву.

Кокошкин принял меня очень внимательно и дружески. То, что меня разыскивает департамент полиции, его нисколько не интересовало, и он на этом не задерживался. Мою "Личность в праве" он одобрил, но попросил написать для него специальную работу. И тут же наметил тему - "Судебная ответственность министров". Тема была интересная, и я, конечно, согласился написать новую работу. Но как быть, если нелегальное мое положение затянется на неопределенно долгий срок? Кокошкин разрешил проблему просто. Он не станет оформлять оставление ни на факультете, ни в совете профессоров. Раз я не добиваюсь заграничной командировки, ничего не изменится от того, что, вместо формального утверждения, будет действовать заключенное им со мной Gentlemen's agreement.