Страница 15 из 90
Сидя на корме, Артемов поглядывал то на небо, задымившееся у горизонта, то на косяк лещей. Успели, окинули сетью заигравшихся рыб, и после дружной работы невод пришел с полной мотней "настоящего леща". Стая мерных, одинаковых, двухкилограммовиков, тесно прижавшихся боками, не билась, не металась. Лещ - он такой: если уж не ушел, не лег на дно какой-нибудь ямы, пропустив над собой невод, не спасся за какими-нибудь корягами, а понял, что попался, зря свою сортность не портит, не бьется. Станет в мотне и ждет, полный собственного достоинства, пока вычерпают его черпаками. А вынутый из воды и брошенный в лодку не норовит соскользнуть, как налим, или выпрыгнуть, как щука, а только лежит да вздыхает, что ему "не повезло".
- Еще! А ну, давайте еще! - облизывая запекшиеся губы, суетился Степан, оглядывая отсеки ладьи, и без того заполненные рыбой. В прорези было уже полно.
- Смотри, ребята, сиверко уже штормит, - указал Артемов на край горизонта, теперь потемневший.
В серьезные моменты он всегда называл рыбаков "ребята".
- Успеем... У нас мотор! Только надо чуть глубже бросить, захватим еще кусок, - настаивал Степан.
- Да куда же, емкости нет... - сказал Артемов, но, полюбовавшись на груды тяжелых и темных, как тусклое серебро, лещей, не устоял: - Однако место найдем!
Закинули еще раз и тянули невод, отворачивая лица от резкого, режущего ветра, сшибавшего с волн брызги. Пока выбрали еще одну стаю леща, толстого, кровяного, видно вышедшего с больших глубин, шторм забушевал вовсю. Море покрылось белыми гребнями, вода вокруг банки закипела. Николай, не позаботившийся раньше о заправке горючим, никак не мог попасть в бачок из канистры. Корму лодки подбрасывало, ветер яростно сдувал струю бензина, украшая воду фиолетовыми блестками.
- А где воронка, которую я достал? Опять забыл дома! Разве так наливают?! - кричал на него Ерошка, задыхаясь от злости. В своей бессильной ярости он был смешон.
Но рыбакам стало не до смеху, когда лодку подхватило волнами, а мотор не завелся. Николай дергал бечевку, стучал кулаком по цилиндру, грозился утопить, но мотор был мертв. Винт его не работал, не двигал вперед, и на беспомощную ладью набросились хлесткие волны. Словно в каком-то озорстве, они наплескивали в лодку пенную воду пригоршнями.
Одна "бартоломка" так ударила, что вся ладья дрогнула. А гребень волны, сломившись, перекатился через борта и вынес, словно на руках, весь верхний слой лещей, сразу оживших.
Рыбаки пригнулись перед второй, тяжко стукнувшей их по спинам.
- На весла! - крикнул Артемов.
Усевшись на носу с веслом, он стал поворачивать ладью кормой вперед. Это ему удалось. Волны перестали бить в борта. Но корма, ставшая носом, поднялась вместе с мотором, и Николай раскачивался, как на качелях.
- Давай заводи, включай мотор!
Николай только махнул рукой:
- Засорился, черт!
Нужно было отвинтить гайку, вынуть жиклер, продуть его и снова вставить. Но мокрые толстые пальцы Николая плохо повиновались, он боялся уронить в воду мелкую детальку и все пытался взять силой, прокручивая цилиндр в надежде, что мотор сам прочихнет проклятую соринку, попавшую в бак.
- Дядя Николай, давай я! Я ведь знаю, меня летчик учил, - приставал Ерошка.
Но Николай отталкивал его локтем.
А буря все нарастала. Ладью несло на юго-запад, как щепку.
- Дядя Николай, пусти, я прочищу жиклер! - кричал Ерошка.
- А ну, чего там, пущай сделает! - проревел бригадир.
Николай, отерев пот, отстранился.
Ерошка, как обезьяна, обвился вокруг мотора и, зажав в одном кулаке отвинченную гайку, другой рукой вынул сверкнувший медью жиклер и стал его сосать. У него не было сил продуть, и он отсасывал застрявшую пылинку, корчась и гримасничая, выплевывая бензин, сдобренный автолом.
Артем смотрел на него, не спуская глаз.
- Поддержи, упадет! - вовремя крикнул он Николаю.
Ерошке удалось вставить и завинтить жиклер над пенными волнами.
- Давай! - крикнул он.
Николай дернул бечеву. Мотор с треском заработал, и Ерошка, вцепившись в руль, направил лодку против волн. Теперь корма снова стала кормой. Волны не догоняли ее, оставаясь позади.
- Эй, смотри в оба! - кричал бригадир, перекрывая голосом шум шторма.
Ерошка смотрел в оба. Волны так разыгрались, что обнажали то здесь, то там скрытые водой предметы. Словно морские чудища, выглядывали то спереди, то с боков лодки пни с торчащими сучками, неубранные печные трубы, неспиленные телеграфные столбы, закрученные проволокой. Вот на такой насадишься с ходу, и все пропало... Чего это Володька закрыл вдруг глаза? Ерошка взглянул на его лицо, ставшее белым, потом вперед - и увидел с левой стороны столбы воды, с грохотом вздымающиеся к небу. Здесь море, волнуясь, обнажило самое дно свое, на котором покоилось кладбище. Ерошка увидел черную землю, белые камни могил и ржавые железные кресты. Ударяясь в высоко спиленные столетние ветлы, как об утесы, волны взметывались до низких облаков, гонимых штормом.
От этого зрелища рыбаки почему-то пригнулись, а Степан перекрестился тайком, облизнув воспаленные губы.
Мотор вдруг снова сдал, и лодку стали валять с борта на борт суматошные мелкие волны, толпящиеся здесь в беспорядке над бывшими холмами, оврагами и лесами.
Пока Ерошка опять отвинтил гайку, вынул жиклер, отсосал его и вставил обратно, в лодку наплескало воды по колени. Одежда на всех намокла. Каждый стал тяжелее вдвое. И хотя рыба почти вся смылась, лодка садилась все ниже, черпая теперь и бортами. Громадный невод, напитавшийся водой, как гигантская губка, давил ее своей тяжестью.
Оба челнока давно оторвались и унеслись куда-то по направлению к дому, словно сбежавшие от хозяев собаки. Только прорезь, набитая щуками, вела себя смирно, погруженная в воду.
Страшно стало, когда вышли в главный фарватер. Здесь леденящий ветер дул с необыкновенной силой, падая с неба. А волны разгулялись на просторе до трех-четырехметровой высоты. Как в эту кипень пускаться! Но спасение было там. За этой открытой водой смутно угадывался лес тихого залива, на берегу которого стояло село Погост Новый.
- Сымай сапоги! - взревел Артемов, осмотрев взбаламученное море.
И все торопливо стали разуваться, стягивая не только сапоги, но и портянки. Босиком не так сразу утонешь.
- Черпай воду бахилами!
Рыбаки принялись отчерпывать ладью, работая сапогами, как ведрами, и, когда она немного подняла борта, Артемов стал пересекать фарватер.
Ни дымка, ни паруса: все суда, получив предупреждение о шторме, укрылись. Иные на пристанях, другие - в тихих заливах. Помощи ждать не от кого. И пенять не на кого - сами пошли на риск, захотели сбегать на заповедные тони, ухватиться до шторма и взять урожай с синего поля.
Терпели бедствие молча, яростно откачивая воду сапогами.
Николай своим телом отогревал Ерошку, дыханием согревал, чтоб не зазябли его драгоценные тонкие пальцы, которыми он так ловко отвинчивал гайки и доставал упрямо засорявшийся жиклер. При каждой задержке волны настигали ладью и нахлестывали воды больше, чем ее вычерпывали. Все обессилели, а бушующему морю не виделось края. Быстро падали сумерки. В довершение бед мотор вдруг заглох намертво, никакие прочистки жиклера не помогали.
- Свечу забросало! - определил Ерошка.
С трудом, едва не сорвавшись в воду, он вывинтил свечу и принялся чистить ее от копоти, причитая со злостью:
- Разве так можно? А, на глазок? Что вы наделали, дядя Николай, переобогатили смесь! В бензин нужно добавлять масла сколько полагается одну двенадцатую, а не больше!
Теперь уж никто не смеялся над его бессильным задором.
- Эй, парень, - просяще сказал Артемов, - ты давай, давай дело делай! Тут и без тебя худо, погляди-ка назад!
Все обернулись. Позади, за белой пеной бушующих волн, словно гоня их перед собой, мчался плавучий остров. Его сдвинуло с места, и он парусил, гонимый бурей с севера на юг. Ветер свистел в голых ветвях деревьев. Дудел в гулкие дупла, как в трубы, словно давая сигналы какого-то бедствия. Это было так страшно, что Ерошка уронил свечу. Она упала в лодку. Пока искали, пока Ерошка вставлял ее, замешкались. Вокруг лодки появилась густая торфяная каша. Как щупальца спрутов, тянулись корни деревьев. Плавучий остров недаром сигналил беду - он разрушался. Заработавший винт с трудом промешивал торфяное месиво, мотор работал натужно, и ладья с трудом преодолевала кашу из сучков и торфа.