Страница 42 из 44
Как же было не поторопиться священнику?
Единственное спасение рода Китидзо было сейчас в том, чтобы не принять в дом Дэнсая. Не узнать его! Сделать вид, что в семье и не было такого. И прогнать подальше. Только этим можно еще перехитрить богов. Это еще может помочь.
И священник спешил.
И все жители видели его фигуру в черном кимоно, с черным зонтом в руках, и его голые пятки показывали, что он торопится.
Успеет или не успеет?
Что же было в доме Китидзо, открытом с четырех сторон? Там все было удивительно. Виновник происшествия, Дэнсай, сидел на циновке у самого очага, в центре пола, состоящего из четырех татами, сидел уже внутри дома!
Вот что было поразительно.
И первые гости даже не решались сразу заметить его Старшина спросил старого Китидзо:
- Когда ты думаешь платить недоимку но налогу, Китидзо-сан?
Управляющий сказал:
- Не время ли поговорить нам о новой арендной плате? Рис дорожает, Китидзо-сан.
Священник пробормотал молитву. А полицейский не нашелся что сказать и уставился на Дэнсая, расставив свои тонкие ноги в черных обмотках и в резиновых тапочках с отдельным большим пальцем, покачивался, как козел, вставший на задние ноги перед вишневым деревом.
Не успел отец ответить, как сын улыбнулся пришедшим и, обнаруживая несдержанность, сказал первый, не дожидаясь слов старших:
- Здравствуйте, земляки! Вы что, не узнаете меня?
Он сидел плотный, упитанный, с лицом чересчур белым для японского бедняка и весело улыбался. Его самоуверенность поразила всех соседей. Теперь им ничего не оставалось делать, как сказать по обычаю:
- Ах, это ты, Дэнсай?
И каждому он ответил:
- Да, это я, Дэнсай.
Теперь уже все было кончено. Соседи признали его, и он сам назвал себя, и вот его отец окончательно признал его перед богами за своего потомка:
- Да, это мой сын Дэнсай.
Удивительнее всего, что в доме не чувствовалось никакой тревоги. Мать Дэнсая готовила пищу. Отец сидел на краешке татами и покуривал, выпуская изо рта ровно столько дыма, сколько всегда. Невестка - высокая Оеси, у которой муж потонул в море, качала ребенка и, видя, что он не желает спать, пугала его лягушкой со стеклянными глазами - новым пугалом японских маленьких детей.
А виновник происшествия, сам вернувшийся Дэнсай, вместо того чтобы рассказывать о своих необыкновенных странствиях, играл со своими сестренками. Он брал на руки то Миэку, то Окику и подбрасывал их вверх, как маленьких. Он обнимал их и гладил по черным гладким волосам.
- Ах вы мои маленькие старушки! Почему же вы не выросли с тех пор, как мы расстались? Что же вас, заколдовали там, на фабрике? Превратили в гномов? Как вы там жили, мои сестренки? - спрашивал он.
Сестры не хотели обременять брата рассказами о своих бедствиях и, улыбаясь, отвечали:
- Мы жили чудесно. Мы вместе со всеми пели много песен. Вот одна из них:
Если ты хочешь назвать текстильщицу человеком,
Тогда и телеграфный столб называй цветком.
Дэнсай смеялся лукавству этой песенки и спрашивал:
- Ну как же вы доставали до ткацких станков, такие малютки?
- А нам подставляли скамеечки, братец.
- Сколько же часов вы работали, сестренки?
- Столько, сколько могли. Когда мы падали, нас отливали водой, и мы работали еще немного.
- О бедные мои сестры! Что же вы думали о своем отце, продавшем вас в рабство?
- Мы любили нашего отца. Мы понимали, что ему трудно было, когда тебя взяли в солдаты, и он от беды продал нас господину Судзиэмо. Вот что мы пели:
Отец мой, когда ты пьешь чашечку водки,
Помни, что ты не водку пьешь, а наши горькие слезы.
При словах этой песни глаза Дэнсая блеснули, и он пробормотал:
- И все это в то время, когда я покорял для императора народы и земли...
Этот разговор совсем был неинтересен соседям, и мудрый, старый Китидзо попытался перевести беседу Дэнсая на другой лад. Он вдруг захихикал и сказал:
- Удивительные дела творятся на свете! Дэнсай вернулся из России, не покорив ее. И в то же время он не был в плену. Хи-хи-хи! Это ли не достойно нашего внимания?!
При этих словах наступила полная тишина, как знак величайшего недоверия. Было слышно, как на криптомериях трещали цикады, а в рисовых полях начинали свои предвечерние трели болотные певуньи-лягушки.
Дэнсай прислушался к молчанию односельчан, затем потрогал на груди значки "За взятие Сингапура", "За победу на Филиппинах" и сказал:
- Быть безоружным в стране врагов и не быть в плену... Гм!.. Я бы сам не поверил такой возможности, но мудрость божественного императора не имеет границ, как и глупость простых смертных. Я был в России и строил дороги, мостил их камнем в той местности, которая звучит, как воинственный клич русских солдат: "Ура-л". Я был без оружия, а русские с винтовками. Они распоряжались - я исполнял.
При этих словах гости защелкали языками и покачали головами, выражая сомнение и неодобрение.
- И в то же время это не был плен. Нет, наши генералы объявили нам, что император отдал нас взаймы Советскому правительству. За хорошую работу на прощание русские мне подарили сапоги. Вот они, - показал Дэнсай.
Тут гости снова защелкали языками и закачали головами, но теперь они выражали крайнюю степень удивления.
- Да, да, мы были не в плену, а в гостях, так написано в приказе по славной восьмой дивизии квантунской императорской армии и подписано генералом Сумитсу. Привяжите меня к земле над ростком бамбука, и пусть он меня прорастет насквозь, если это было не так!
При последних словах глаза Дэнсая зловеще сверкнули. Но никто ему и не возразил. Только старшина сказал:
- Значит, русские не победили вас в Маньчжурии?
- Нет, они просто уничтожили тех, кто попытался против них сражаться, а остальных милостиво приняли и угостили.
- Да? Но чем же могли угостить японцев эти белые варвары?
- Рисом, уважаемые мои односельчане, рисом.
- Разве в снегах России растет рис? Это невероятно! - раздались голоса.
Дэнсай насмешливо оглянулся.
Уже совсем стемнело, и теперь вокруг дома теснилось много народу. Мать зажгла висячую лампу, спускавшуюся с потолка. Она освещала домик Китидзо изнутри, как бумажный фонарь, повешенный между небом и водой рисовых полей. И гора, покрытая кривыми соснами, и все темные постройки растворились во мраке. И теперь, видимый отовсюду, отраженный в рисовых полях, всем сверкал и всех притягивал только этот маленький крестьянский домик, внутри которого сидел необыкновенный, потерянный и вернувшийся сын Китидзо.
Дэнсай прислушался, как стучат по дороге деревянные сандалии спешащих его послушать односельчан, откашлялся и сказал:
- Да, у них растет рис, но они не умеют его есть.
- О-о, вы слышали - русские не умеют есть рис!
- Да, они берут его не двумя палочками, как мы, а большими ложками, вот такими.
Вытащив из-за голенища сапога, Дэнсай показал странный предмет наподобие игрушечной лодки с ручкой, и все рассмеялись.
- Ну, ну, что там еще? - поощряли соседи.
И, боясь пропустить хоть одно слово, высокая Оеси прикрикнула на ребенка:
- Да замолчишь ли ты? Не то прибежит лягушка со стеклянными глазами и тебя первого задавит!
Ее сыну Тинтаю было уже четыре года, и он самостоятельно выбегал на большую дорогу, где не раз пугался этих страшных железных созданий.
Тинтай замолчал, засунул палец в рот.
А какой-то парень простодушно расхохотался:
- Ай-ай-ай! Чтобы есть такой штукой, надо иметь много риса!
Всех удивляла ложка. Один из соседей взял ее в руку.
- Вот чудаки! Разве можно употреблять за столом такую посудину? Да ею можно зацепить сразу все, что в чашке! Съешь все один и оставишь голодными отца, мать и тетушку с бабушкой!
Это замечание вызвало неудержимый смех. Смеялся даже полицейский, которому было приятно, что Дэнсай так потешается над русскими.