Страница 22 из 44
Прошин, стоя за деревом, считал пустые гильзы, сыпавшиеся с дерева, как ореховые скорлупки, и шептал:
- Ага, вот оно как, вот...
Но вдруг заметил опасность. Стволы нескольких орудий перестали подниматься к зениту, а стали медленно опускаться. Ниже, ниже, словно высматривая, кто притаился тут, на опушке парка.
Вот один ствол уставился прямо на самого Прошина, так, что его покоробило.
- Женя, - закричал он, - слезай! Сейчас они нас прямой наводкой! Женя!..
Но Карелин не слушал. Зарядив новую обойму, он стрелял, все ускоряя огонь. Среди пуль попались бронебойные и зажигательные. Бронебойные с визгом ударялись о сталь лафетов, зажигательная подожгла грузовик.
На батарее возникла паника. Солдаты бежали к грузовикам, бросая орудия, офицеры прятались за укрытия. По несколько орудий нацелили па опушку парка, откуда велся меткий огонь. Фашисты вообразили, что опушка парка уже захвачена многочисленной русской пехотой.
- Женя, приказываю - слезай! Я за тебя отвечаю! Пропадешь...
- Не мешай! Погоди...
- Женя, вперед! А то накроют!
Но Карелин уже не слушал, что кричал ему Прошин снизу И залп орудий, направленных на опушку парка, застал его в разгаре боя. Тяжелые снаряды вспахали землю, подняли вверх камни, решетку парка, деревья.
Всю местность заволокло желтым дымом. Разрывы прогрохотали так, словно здесь взорвался артиллерийский склад.
Разбежавшиеся было фашисты решили, что с русскими пехотинцами, захватившими опушку парка, покончено, и стали возвращаться к орудиям.
Но в это время из дымного облака, в котором еще крутились, оседая, какие-то бумаги, ветки деревьев и окопное тряпье, поднятое вихрями разрывов, послышался хриплый крик:
- Ур-ра!..
По лафетам зацокали пули. А перед фашистами появился русский пехотинец. Простоволосый, без каски, в разодранном белом халате, он бежал на батарею, прижав к груди автомат. Строчил из него, рассеивая пули веером, и неумолчно кричал "ура".
Фашистам показалось, что за ним бегут цепи русской пехоты. И, увидев первого грозного вестника наступающих, они бросили вагонетки, снаряды, пушки и кинулись по машинам.
Через минуту Прошин был уже на батарее хозяином. Забравшись на гору снарядов, он размахивал автоматом над головой и призывал:
- Карелин, ко мне!
Но Женя не откликался. Что случилось с ним?
На батарею уже бежали наши подоспевшие бойцы. Все пушки были захвачены целыми.
Прошин вернулся на перепаханную снарядами опушку парка.
Долго, хлопотливо разбирал он груды ветвей, поднимал расщепленные стволы, все искал товарища. И наконец нашел его мертвое тело.
Карелин погиб, спасая свой родной Ленинград. Но винтовка его сохранилась. Без единой царапины. Была еще тепла от выстрелов, и оптический прицел поблескивал.
Прошин вынес тело снайпера и старательно уложил на видное место, а сам побежал догонять роту - бой не ждал.
Он захватил с собой его винтовку. И до вечера носил за спиной. Только к ночи опомнился у какого-то костра и затосковал о Жене, как о погибшем сыне.
Бойцы видели, как он взял и руки снайперскую винтовку Карелина и долго смотрел на нее. Потом вздохнул, подошел к командиру и отрапортовал:
- Виноват, не уберег Карелина... Примите оружие.
Командир посмотрел на него, подумал и, отстранив винтовку, сказал:
- Не смогли уберечь - сумейте заменить товарища. Ведь вы, сибиряки, стрелки!
- Спасибо! - сказал с чувством Прошин. - Постараюсь заслужить подарок. Будьте надежны - заиграет в моих руках.
И заиграла.
Стрелял из нее Прошин отлично и, когда ушел в тыл после ранения, передал отличному снайперу - Жильцову. А после него она была у Матвеева. Так и дошла, как эстафета, до самого Берлина.
И каждый, кто принимал ее как почетное оружие, становился на одно колено, целовал ложу, всю исчерченную насечками по количеству истребленных фашистов, и давал клятву воевать так же, как воевал ее первый хозяин - Евгений Карелин.
Так дожила она до победы. А сейчас стоит рядом со знаменем полка. Ветераны зовут ее ласково "карелинка".
Молодым солдатам, пришедшим в полк, всегда рассказывают ее историю.
А тем, кто отличится в учебе, дают сделать из нее почетный выстрел.
БЕССМЕРТНЫЙ ГОРНИСТ
"Тра-та-та, та-та!" И снова: Тра-та, та-та!"
Алеша улыбнулся, заслышав призывные звуки серебряной трубы, и очнулся от боли - треснули губы. От недоедания у него так пересохла кожа, что нельзя было смеяться. Но как же не радоваться, заслышав пионерский горн, играющий побудку. Значит, еще одна блокадная ночь прошла. Живы пионеры. Жив горнист, посланный в утренний обход!
Это трубит Вася - коренастый, крепенький мальчишка из пригорода, захваченного фашистами. Перед тем как слечь Алеша передал ему свой пост. И счастлив, что горн попал в надежные руки. Каждое утро бесстрашный паренек ходит от дома к дому, из двора во двор, не боясь ни бомбежки, ни обстрела. И трубит, трубит, призывая ребят Ленинграда к стойкости и геройству.
В осажденном городе самое опасное быть мальчишкой. Не бойцом на передовой, не пожарником на крыше, даже не моряком на "Марате", на который сыплется больше всего бомб, а именно мальчиком-подростком.
Солдаты умирают в бою, дорого отдав свою жизнь, а мальчиков Ленинграда выкашивает голод, как траву... И, хотя хлебный паек они получают наравне с солдатами, им трудней. Беда в том, что организмы детей растут. И от нехватки пищи начинают пожирать сами себя. Вначале жировые запасы, затем клетки тела. Мускулы слабеют, мясо начинает отставать от костей. Наступает сонливость, неподвижность и вечный сон...
Алеше нельзя умирать. Он должен бороться со смертью, как боец с врагом! И победить, чтобы потом встать в строй. Если не будут выживать и подрастать мальчики, кто потом станет на смену погибшим бойцам?
Прежде всего надо пересилить скованность, безразличие, усталость и двинуть хотя бы рукой. Если горнист может поднять горн к губам - значит, и я могу двинуть рукой.
Алеша заставил себя пошевелиться, подняться, подтянуться и нащупать галстук. Теперь он не снимал его даже ночью. Не только потому, что трудно было развязывать затянувшийся узел. Зачем? Давно все спали не раздеваясь. Он решил не снимать потому, что опасался: а вдруг, если он умрет, мама забудет повязать и его похоронят без красного галстука. А главное - с частицей красного знамени на груди ему как-то надежней чувствовать себя бойцом.
Он прислушивается, не гудят ли самолеты. Нет, наверно, опять морозный туман. Это хорошо, в туман фашисты не летают. Не станет надрывать душу сирена воздушной тревоги. За себя он не боялся, боязно было за людей, которым ничем не мог помочь. Ни поддержать старых на узкой лестнице, ни помочь малышам.
Сам лежал обессиленный, как боец, раненный на ничьей земле. Ни тебе фашистов, ни наших. Лежишь один и подняться не можешь.
Но ведь подняться надо! Мама говорила, главное - движение, обязательно движение. Немного, чтобы не растрачивать напрасно сил, но двигаться надо.
И прежде всего умыться. Уходя, она всегда оставляет рядом миску с водой, губку и полотенце. Проведешь мокрой губкой по лицу, и оно становится легче, потому что с него смывается известковая пыль, налетевшая от разрывов бомб и снарядов. И копоть от коптилки и от железной печки. Ее поставил Антон Петрович, их сосед по квартире, в комнату которого они перебрались из своей, потому что в ней воздушной волной высадило рамы.
Да, неумытое лицо гораздо тяжелее. Оно больше давит на подушку, не дает поднять головы. Алеша с напряжением всех сил достает все-таки губку и снимает с лица тяжесть пыли и копоти.
Глаза открылись! Ого, уже веселей.
Теперь надо встать, чтобы поесть. Мама говорит: есть лежа - последнее дело. Надо обязательно сидя за столом. И чтобы стол был накрыт: тарелки, ложки, вилки, все, как полагается. Чтобы фашисты не чванились, будто они загнали нас в пещерный век, заставили потерять человеческий облик. Нет, мы и обедаем по-людски!