Страница 101 из 117
Иван въехал со своей тележкой на двор, выбрал в конюшне сухое место для лошадей, а Алеша носил в дом припасы. Закончив, Алеша взял велосипед, накачал шины и понесся вниз по деревенской улице. Мимо школы, через мост над шлюзом, вдоль по парку. Он сидел в седле, смешно напрягшись, и все равно велосипед страшно болтало. Герман и Петер как раз выходили из яблоневого сада поместья, когда Алеша не справившись с управлением, влетел в крапиву. Высоченная крапива скрыла его вместе с велосипедом. Он выполз из зарослей на четвереньках, таща велосипед за собой, и увидел мальчиков, стоящих на дороге и смеющихся над ним. Алеша в бешенстве сорвал свой автомат, дал очередь над их головами по ивовым кустам. Высадил целый магазин. Он над собой шутить не позволит! Прыгнув в бурьян, Герман и Петер бросились прочь от разъяренного солдата.
Когда Герман пришел вечером в трактир, он нашел Виткуншу плачущей в ее комнате. Она все еще не успокоилась. "Они хотят забрать мой трактир!" Виткунша сидела на краю кровати с распущенными волосами. Она сидела так каждый вечер, выбирая из своей нижней сорочки вшей. Герману это было неприятно: старая женщина в длинной ночной рубашке, с седыми волосами, свисающими до подола. Герман прокрался за дверь, стал ждать на лестнице, пока она уляжется в кровать и погасит свет.
Здесь его и застал поднимавшийся к себе Алеша. Он сразу узнал мальчика. Герман прижался к перилам и опустил глаза, надеясь, что Алеша пройдет мимо. Но тот остановился. Сел рядом с Германом на ступеньку, закатал рукав своей гимнастерки, показал ему красный крапивный ожог. И усмехнулся, этот маленький Алеша. Он показал Герману, что нужно делать с жгучими красными пятнами: поплевать на них и растереть, это помогает.
Засмеялся и Герман.
Карашо!
Все-таки неплохой парень, этот Алеша.
Алеше, как самому младшему, пришлось заботиться о еде. Он закрылся на кухне, попробовал сначала сделать жареную картошку. Вскоре запах обуглившейся картошки распространился по всему трактиру, поднялся и по лестнице до Виткунши, которую вырвало со страха. Она решила, что русские хотят поджечь ее дом. Прямо в ночной рубашке она бросилась вниз, на кухню. Дверь была заперта. Она кричала и барабанила кулаками, пока не явился унтер-офицер и не прогнал ее. Это было зрелище: Алеша стоял в клубах синего дыма и голыми руками пытался выхватить сгоревшую картошку со сковородки. Унтер-офицер распахнул окно, дал выйти чаду и вышвырнул сковородку вместе с обуглившимся ужином во двор. Алеша решил, что теперь его освободят от кухонных обязанностей и ушел на конюшню помогать Ивану кормить лошадей.
Унтер-офицер сначала подумал о Виткунше. Но когда он взглянул на этого несчастного херувима с распущенными волосами в длинной ночной рубашке, жалобно скулящего на лестнице, на него нашло, видимо, такое же отвращение, какое испытывал Герман при виде старухи, щелкающей вшей. Качая головой, он выбежал из дома, взял Алешин велосипед и покатил вниз по улице. Первый обитаемый дом была школа, где жил Петер со своей матерью. Фрау Ашмонайт еще работала в саду под огромным грушевым деревом, с которого таскали плоды целые поколения йокенских школьников.
- Ты варить? - спросил унтер-офицер.
Мать Петера кивнула. Придется идти. Она натянула вязаную кофту, покрепче повязала платок и последовала за чужим солдатом, ехавшим впереди на велосипеде. В кухне все еще пахло горелым. Унтер-офицер достал бутылку растительного масла и вытащил мешок с картошкой из-под стола, куда его задвинул Алеша. Она принялась за работу. Унтер-офицер присел к кухонному столу и стал смотреть. Он, что, подозрительный? Боится, что отравят еду? Нет, не в этом дело. Он смотрел на ее загоревшие голые ноги, на плотные формы ее тела. Она чувствовала его взгляд. Когда она чистила лук и у нее полились слезы, он сказал: "Плакать никс гут". Она позабыла про чужую солдатскую форму, чужой язык, чуяла животное, инстинкт, вытесняющий все другие мысли. Опять ничего не получилось бы с жареной картошкой, но тут вошли Иван и Алеша, сели, болтая, на скамейку скоротать время до еды. Ее волнение прошло. Она посолила картошку, помешала, добавила луку, пару капель масла.
После еды унтер-офицер проводил ее до школы. Без велосипеда. Они не говорили ни слова. Шли мимо пустых, разваливающихся домов, скрытых сейчас мягкими вечерними сумерками. Нет, не хочется быть среди этих сырых, заплесневевших стен! Особенно в августе, когда высоко поднялась трава, а над парком повевает приятный ветерок.
Они не заметили, как вдруг оказались под большим грушевым деревом в школьном саду, как вдруг легли в траву, несмотря на всех муравьев, жуков и улиток. Все происходило за пределами обдумываемого и контролируемого. Жареная картошка, соль, лук, черные улитки, желтые облака на вечернем небе, грушевое дерево с зелеными плодами. Как все просто между людьми, когда снимают с себя все.
Смотри-ка, вдруг опять объявился Василий. Проехал на серой в яблоках лошади по деревне, собрал всех йокенцев, которые зимой следили за коровами в усадьбе: в понедельник утром начинается уборка урожая! Нет, правда? Жатва в Йокенен? Такое еще бывает? Василий получил указание собрать для России хорошо уродившуюся йокенскую рожь. Больше ничего не должно пропадать. Все вдруг опять стало считаться ценным - после того как столько пропало понапрасну.
Жатва в усадьбе поместья Йокенен. Вот когда они пожалеют, что забрали на восток всех мужчин. Кто будет косить длинные прокосы? Кто наваливать возы, таскать солому и мешки с зерном? Во-первых, нужны лошади, это ясно. Василий взял обоих мальчиков с собой в Венден, велел им бежать трусцой по пыльной дороге рядом со своей серой в яблоках. Зато на обратном пути, как пообещал Василий, они поедут верхом. В Вендене Красная Армия нашла в загоне одного поместья бесхозных лошадей. Тяжеловозы бельгийской породы, пострадавшие от снарядов кавалерийские кони, пристяжные, все еще продолжавшие вытанцовывать. Герман втайне надеялся увидеть среди них Ильку и Зайца. Но напрасно.
Василий забрал в Йокенен весь табун. Сделали это так: Герман и Петер должны были поймать себе по лошади, взнуздать и сесть верхом. Седел не было. Василий взял кнут, открыл ограду и погнал табун к выходу. Потом он поскакал впереди, табун посередине, мальчики сзади. Это нельзя было делать медленно, а то лошади потерялись бы, разбежались бы по переулкам и пустым дворам. Поэтому они понеслись вскачь по дороге на Янкенвальд, через безлюдные деревни, заросшие сорной травой поля, с криками и щелканьем кнута. Обогнуть буковую рощу на речке Либе. Прыжком через речку! Ни в коем случае не пускать табун в лес! Мимо Баумгартена - задница уже болела - вдоль границы с Викерау. Вдали показались башни йокенского замка. Как же теперь после этой беготни остановиться в усадьбе Йокенен? Василий описал широкую дугу, табун следовал за ним. Он подъехал ближе, сделал еще один, маленький, круг, поехал медленнее, перешел на рысь, въехал в ограду загона. Лошади, раздувая бока, последовали за ним. Так, а теперь закрыть ворота. В Йокенен опять были лошади, семнадцать голов.