Страница 25 из 31
Вдруг издали донеслись звуки шлепков, пощечин, громкие вопли; Альзира рывком приподнялась на постели, почувствовав, что пора вставать, босиком побежала к матери и стала ее трясти за плечо.
- Мама! Мама! Вставай! Уже поздно. Ведь тебе надо сегодня идти. Ой, смотри осторожнее! Эстеллу задавишь.
И она выхватила из постели ребенка, чуть не задохнувшегося под тяжестью материнской груди, набухшей молоком.
- Эх, жизнь проклятая! - бормотала мать, протирая глаза. - До того намаешься, что так бы и спала целый день... Одень Ленору и Анри, я их возьму с собой, а ты понянчи Эстеллу. Ее-то я не поташу в такую мерзкую погоду, еще простудится да захворает.
Наскоро умывшись, она надела старую синюю юбку, лучшую свою юбку, и серую шерстяную кофточку, на которую накануне поставила две заплаты.
- Эх, жизнь проклятая, а суп-то! - опять забормотала она.
Пока мать, распахивая двери, наталкиваясь на стенки, с шумом спускалась вниз, Альзира вернулась в спальню, принесла туда Эстеллу. Девочка опять раскричалась, но сестра привыкла к ее неистовым воплям; в восемь лет Альзира чутьем постигла нежные уловки матерей и умела успокоить и развлечь малютку. Она тихонько положила Эстеллу в свою еще теплую постель, утихомирила и убаюкала, дав ей пососать свой палец. Но лишь только затихла Эстелла, подняли крик малыши постарше: Альзире пришлось усмирять Ленору и Анри. Они не могли жить в добром согласии и обнимались только, когда спали. Едва Ленора, шестилетняя девочка, открывала глаза, как сразу же набрасывалась на брата, который был младше ее на два года, и принималась его тузить, пользуясь тем, что он еще не умел сдавать сдачи. У них обоих были большие, будто раздувшиеся головы, всклокоченные соломенно-желтые волосы. Альзира прибегла к решительным мерам: вытащила Ленору из постели за ноги да еще пригрозила выпороть. Затем она принялась умывать и одевать малышей, оба визжали и топали ногами.
Ставни она все не открывала, боясь разбудить деда. Он спал все так же крепко и не слышал, какой ужасный гам подняли его внучата.
- У меня все готово! Вы что там копаетесь? - крикнула мать.
Она отворила в нижней комнате ставни, разворошила жар в очаге, подсыпала угля. У нее была надежда, что старик отец оставит детям немного супа, но он уничтожил все дочиста, выскреб кастрюлю. И ей пришлось сварить горсть вермишели, которую она берегла три дня про запас. Есть вермишель придется без масла, - от вчерашней стряпни ничего не осталось. Каково же было ее удивление, когда она обнаружила, что Катрин, приготовляя бутерброды для завтрака, совершила настоящее чудо: в масленке оказался комочек масла величиной с орех. Но в буфете теперь не было ничего съестного, ни единой корки хлеба, ни одной обглоданной косточки. Что же будет со всей семьей, если Метра заупрямится и не отпустит в долг провизии и если хозяева Пиолены не дадут ей пяти франков, как она надеялась. Ведь когда мужчины и Катрин вернутся из шахты, им надо поесть, - к несчастью, еще не изобрели способа жить без еды.
- Да идите вы сюда наконец! - крикнула она, рассердившись. - Мне уходить надо.
Когда Альзира и малыши спустились в кухню, она разложила сваренную вермишель по трем тарелочкам. Себе она ничего не взяла, сказав, что ей не хочется есть. Хотя Катрин уже заваривала кипятком вчерашнюю кофейную гущу, мать сделала то же самое еще раз и, надеясь хоть немного подкрепиться, выпила две больших кружки жиденького отвара, цветом похожего на воду, окрашенную ржавчиной.
- Ну слушай, - сказала она Альзире. - Деда смотри не буди, пусть спит. Присматривай хорошенько за Эстеллой, а то еще упадет, разобьет себе голову. Если она проснется и очень развоюется, - на вот кусок сахара, раствори его в воде и пои сестренку с ложечки... Я знаю, ты у меня хорошая девочка и не съешь сама сахара.
- А как же школа, мама?
- Школа? Что ж делать, завтра пойдешь. Сегодня ты дома нужна.
- А суп? Хочешь, я сварю суп? Ты, может, поздно вернешься.
- Суп?.. Суп?.. Нет, дождись меня.
Как и все маленькие калеки, Альзира была развита не по летам. Она хорошо умела варить суп, но, должно быть, поняла, почему мать не велит, и не стала настаивать... Теперь проснулся весь поселок. Дети стайками шли в школу, шаркая башмаками на деревянной подошве. Пробило восемь часов. С левой стороны, из квартиры Леваков, все время доносился гул разговора. Для женщин день начинался сборищем вокруг кофейника, когда они, подбоченясь, мелют языками, словно мельница жерновами. К кухонному окошку с улицы прильнула увядшая физиономия с толстыми губами и приплюснутым носом, и послышался визгливый голос:
- Новости есть, идем, послушаешь!
- Нет, нет, попозже загляну, - ответила жена Маэ. - Мне по делу надо сходить.
Побоявшись поддаться соблазну выпить у соседки стакан горячего кофе, она поспешила накормить Ленору и Анри и ушла вместе с ними. Наверху все так же крепко спал старик Бессмертный, и по всему дому раздавались мерные раскаты его зычного храпа.
Выйдя на улицу, мать, к своему удивлению, убедилась, что ветер стих. Внезапно настала оттепель: хмурилось серое небо; стали липкими от сырости зеленоватые стены, на дорогах стояла непролазная грязь, какую встретишь только в угленосной местности, - черная как сажа, густая и до того вязкая, что ног из нее не вытащить. Матери тотчас же пришлось отшлепать Ленору за то, что девочка для забавы загребала грязь носком башмака, словно лопатой. Выйдя из поселка, мать миновала террикон и направилась к каналу, пробираясь для сокращения пути по ухабистым тропинкам между пустырями, огороженными ветхими, замшелыми заборами. Одно за другим тянулись длинные заводские строения, высокие трубы выплевывали сажу, оседавшую на изрытые, обезображенные поля вокруг промышленного пригорода. За купой тополей над старой Рекильярской шахтой еще торчали огромные толстые балки - остатки развалившегося копра. Повернув направо, жена Маэ вышла на большую дорогу.
- Погоди, погоди, поросенок ты этакий! - закричала она. - Я тебе покажу! Не смей шарики скатывать!
Теперь провинился Анри: набрав пригоршню грязи, он лепил из нее шарики. С примерным беспристрастием мать нашлепала обоих ребятишек, и те, присмирев, зашагали дальше, искоса поглядывая, как их собственные следы отпечатываются на бугорках размокшей глины. Они спотыкались, и оба уже совсем измучились так трудно им было вытаскивать ноги из липкой грязи.