День свершений

Ползу, не оглядываюсь, платформа длинная, низкая — не встать. Сзади вроде мордатый пыхтит, не отстает. До края уже рукой подать, тут кто-то из солдатни в щель сунулся: «Стой, стой!..»

И сразу выстрела — как из пушки, в ушах заложило. Прыгнул я тигром, затылок о плиту рассадил, вывалился на свет — и в кусты, вслепую, только глаза от колючек прикрыл. Крики, пальба, ветки вокруг от пуль секутся… Счастье мое, что заросли здесь сплошной стеной, а то бы все, каюк!

Ох, и бежал я, мама родная, все свои рекорды побил! Весь выложился, без остатка. Как ноги подкосились, плюхнулся брюхом вниз в глазах темно, сердце где-то у глотки, вот-вот выскочит. Одна только мысль в башке: ушел, забери меня черти — ушел!

Минут десять в себя приходил, потом огляделся. Лежу в густой траве, на светлом пригорке; где-то сбоку ручей журчит; вокруг, уступами, лес — хороший лес, плотный; а между здоровенных сосновых стволов — скалы. Все в порядке — впереди горы!

Ну, тут я совсем повеселел: не подвело чутье, правильный курс выбрал. Кавалерия кругачей в горы не попрется — кишка тонка, а приятели мои новые бродят сейчас где-нибудь в зарослях, а может, и лежат уже на вокзале. М-да, здесь уж как повезет!.. Одним словом, хорошо удрал, черта с два меня найдут: так след-запутал, ни одна собака не возьмет!

Повернулся я на спину, лицом к сфере. Она еще голубая, яркая, глаза режет, но уже к синему часу дело идет. Ложносолнце давно скисло, от него лишь серая клякса осталась. Люблю я это время сферодня, самый приятный для глаза свет. Утром уж слишком много красноты вокруг, все бордовое, будто пожар вселенский. И рожи у всех мерзкие, как у Пузыря при запое. В желтый полдень начинается вся эта чехарда с Черным солнцем — и в глазах рябит, и нечисть всякая безобразит. А сейчас самое то, как и должно быть в натуре: трава — синяя, горы — зеленые в сизой дымке. Красота! От сферы — мягкое тепло; пригревает, тихо, спокойно… Отдохну, думаю, малость — и в горы. Места, слава богам, знакомые, можно сказать, родные. Осмотрюсь, разведаю, что и как, и дальше — к столице…

Одним словом — размечтался, сучья кость, раскис. Тут они и выскочили из кустова — как призраки! Все трое — целые, невредимые, даже поклажу сохранили. Я как к земле прирос — не шевельнуться, рот разинул. Ведь хоть бы ветка где хрустнула!..

Тормозят рядом, и этот молодой, белобрысый мне этак ручкой: мол, вот и мы! Рюкзак скинул, присел рядом, рукавом пот с лица вытирает, а сам почти сухой, ну, может, слегка запыхался. Вот дьявольщина, как же это?..

Лота головой тряхнула, улыбнулась — мне! — и к ручью, грязь смывать. А мордатый даже не присел, сразу за трубку. И, разрази меня гром, такой у них вид, будто и не бежали они только что сломя голову, а так, размялись слегка. Ну и ну!..

Сел я, братцы, и морда у меня, наверное, до колен вытянулась — Ян даже заржал. Святая сфера, что же это получается? А Бруно трубку раскурил и спрашивает, словно ничего не случилось:

— Ну, Стэн, куда теперь?

А я сижу столб столбом, язык проглотил. Скажу без хвастовства: мало кто со мной в беге сравнится, спросите любого. И вот я валяюсь, как конь загнанный, а этим хоть бы что, чуть вспотели. И глазное: как они на меня вышли, ищейка у них припрятана, что ли?.. Ох, хотелось бы мне знать, где их так натаскали?! Одним словом, недооценил я их, вот что, матерые это ребята. Сопляк я перед ними, и вот это отныне надо зарубить себе на носу!

Ну, ладно, пришел я в себя, рот захлопнул. Гляжу, Лота поднимается, лицо в брызгах, волосы мокрые поправляет. Казалось бы что особенного — а глаз не оторвать, прямо завораживает! Наваждение какое-то. Потом руку на сфероюг вскинула.

— Там что, — испрашивает, — горы?

— Угу, — говорю, — они самые… — Подумал и добавляю осторожно: Вот туда и пойдем. Смотрю, все на меня уставились. Лота глаза прищурила, меня будто ледяной водой окатило.

— А как же столица? — спрашивает тихо.

— Да ты никак струсил, парень? — подает голос Бруно.

Ладно, проглотил я молча, понимаю: завести хотят. Но это они зря, это у них не выйдет. Не на того напали — мне с ними надо жить дружно. Пока.

Встал я — ноги, как бревна дубовые, и говорю:

— Вы, конечно, как знаете, а мне через Станцию путь заказан. В Сферополис можно и через горы — один черт!

Вежливо сказал, спокойно. Бруно головой качает:

— Далековато через горы-то… Время потеряем.

— Ну и оставались бы на Станции, — не выдержал я. — Кругачи бы вас в два счета куда надо доставили!

Старшой и глазом не моргнул, стоит, покуривает. Молодые переглянулись.

— что, — говорит Ян — это мысль! Поглядел я на его физиономию конопатую — не поймешь, всерьез или придуряется. А Лота головой качает.

— Нет уж, — говорит, — лучше со Стэном! Больше увидим.

Черт знает, чего несут?! И этот, мордатый… Далековато, видите ли… Будто не все равно, в какую сторону идти — Зенит же! Другое дело, что в горах трактов нет, там попотеть придется. Но тут уж надо выбирать!

Ну ладно, присел я к воде, стал свои ссадины исследовать. В основном, чепуха, царапины. А вот к затылку не притронуться, шишка там с кулак, кровь вокруг запеклась. Это я о платформу, когда нас там застукали.

Тут Лота подходит, дай, говорит, посмотрю. Буркнул я что-то, мол, пустяки, заживет — не слушает. Запустила пальцы в шевелюру, нащупала рану — легонько-легонько. Застыл я, как пень.

Дед мой мастак был всякие старинные байки рассказывать, про королей там, рыцарей, принцесс… Сказки, одним словом. Так вот. Лота будто оттуда и явилась — в жизни такой красоты не видел, такого совершенства, даже холодок пробирает: да возможно ли?.. Нет, словами не передать — смотреть только да богов славить, что такое чудо сотворили. Забыл я про все: и про боль, и про кругачей, и что дело мое дрянь. Вот ведь как…

Я даже не сразу сообразил, что Бруно меня давно за плечо трясет: «Очнись, парень!..»

— Что такое? — включаюсь.

— Уходить надо, — говорит спокойно. — Идут сюда.

Тут до меня, наконец, дошло, вскочил, как ужаленный.

— Как идут?.. Кто?..

— Не знаю, — пожимает плечами Бруно. — Наверное — со Станции. Близко уже… У меня слух, парень, как у филина.

ОБИТЕЛЬ

Откуда у него такой слух взялся, я додумывал уже на ходу, как, впрочем, и все остальное. Дунули мы в горы — и вовремя.

Только через первый гребень перевалили от леса ярдов триста, — как вываливается оттуда видимо-невидимо кругачей, с роту, если не больше. У меня в глазах зарябило — откуда их столько? Пешие, с короткими карабинами, за плечами ранцы. Короче, совсем другая часть, не со Станции.

Не знаю, засекли они нас или нет, только сразу без передыху полезли вверх. И так резво — будто в горах родились. На плечах круглые погончики серебром поблескивают.

Ох, и не понравилось мне все это! Вчера патрули, сегодня кавалерия, теперь еще эти. Неужто все-таки война? Но с кем они в горах воевать собрались, там же и не осталось никого!

Переглянулся я с троицей, головой покачал.

— Плохо, — говорю. — Отсюда один путь — на Седловину. Свернуть некуда.

Ян вниз глянул, потом на меня.

— Ерунда, — говорит презрительно. — Обгоним!

Я ничего не сказал, подъем скомандовал. И хоть устал, как собака, и живот подвело — с утра ни крошки во рту! — а рванул в полную силу, без дураков. Вспомнил я, что за погончики у них на плечах: «серебристые духи» это, вот кто, самые отборные части сфероносцев, личная гвардия экзарха.

По счастью, я эти места как, свои пять знаю — вырос здесь. Дорога к Седловине действительно одна, но не всем известно, где срезать можно. Есть тут дикая тропочка, по самой кромке провала. Очень хорошая тропочка, не каждый идти по ней решится, а с поклажей — и вовсе не пройти. Слева стенка отвесная, гладкая-прегладкая, не зацепиться; справа ущелье без дна, только сизый туман клубится да рокот слабый где-то там речка в камнях бьется. А тропка сама — в ширину ступни.