Полигон смерти

В Семипалатинске и Усть-Каменогорске в некоторых домах были выбиты стекла, упали трубы, кое-где повреждены крыши.

Мой начальник был крайне недоволен:

- Где ты мотаешься? Тут, понимаешь ли, задают вопрос за вопросом: что горит, почему много дыма? Я спрашиваю у твоих офицеров, а они заверяют, что горючее на площадках не воспламенилось!.. Ничего они не видели!

- Да, - подтвердил я, - горючее из большого резервуара вылилось, но не воспламенилось. Образовалась лужа. Чтобы не въехал кто-либо в эту лужу, я поджег ее с разрешения полковника Бенецкого.

Это несколько охладило гнев Горячева. Мой доклад уже не требовался. О том, что испытание водородной бомбы прошло успешно, Курчатов уже доложил правительству, а все остальное - мелочь.

Голодный, уставший, с чувством неудовлетворенности собой, я пришел в свою квартиру и... о ужас! Штукатурка с потолка осыпалась, в стене по диагонали извилистая трещина. Однако моя квартира пострадала все же меньше, потому что она предпоследняя от стены, обращенной к Опытному полю. Зато в последней квартире, которую занимал полковник Князев, стена была выломана.

Были разбиты окна, двери, шкафы, зеркала и посуда в домах, обращенных фасадами к полю.

Более пригодной для жилья осталась квартира моего соседа Сердобова. В одну из двух его комнат я и переселился в тот же день, да так и остался жить там до конца службы на полигоне.

Василий Николаевич, убрав с пола свалившуюся с потолка штукатурку, лежал одетым на кушетке, до слез расстроенный.

- Что произошло? - спросил я.

- У меня катастрофа...

Оказалось, все сооружения, которые так долго и старательно готовились к испытаниям, оснащались сложнейшей аппаратурой, частично изготовленной самим Сердобовым, полностью разрушены. Но стоило ли из-за этого так убиваться? Причина объективная: мощность взрыва превысила расчетную, к тому же эпицентр сместился в сторону почти на три километра. Теперь мне ясно, почему от моих площадок ничего не осталось, кроме обожженной земли: они оказались в самом центре, над которым произошел взрыв. Но наш труд не пропал даром: мы узнали, на что способна водородная бомба.

- Ты прав, - сказал Сердобов. - Это научный вывод. И то, что за семьдесят верст наш жилой городок почти разрушен, факт для соответствующих выводов. Спирт нужен, - улыбнулся Василий Николаевич. - Если есть - давай, лечиться будем...

Я научился печь блины на электрической плитке, и пока занимался ими, Сердобов помыл запыленный стол, достал белую скатерть и раскрыл консервы.

А тем временем ученые-атомщики и командование тоже отмечали успешное испытание второй водородной бомбы в столовой для руководства. Еще до приезда на полигон изобретателей нового оружия и военных высокого ранга начальник отдела военторга подполковник Н.Ф.Баранков принял прибывшие из Москвы со скорым пассажирским поездом три спецвагона. Чего только не было в них: высшего сорта винно-водочные и прохладительные напитки, черная и красная икра, колбасы и сыры, которые никогда не появлялись даже в буфете Генерального штаба. Солдаты наловили в Иртыше стерлядь, из Алма-Аты самолетом доставлены фрукты. Поставщиком продуктов и алкогольных напитков было Министерство среднего машиностроения. Все списывалось по акту на исследования при атомном взрыве...

Бегая на Иртыш за водой, я слышал доносившуюся из спецстоловой для ученых и высшего командования плясовую музыку, сквозь занавески были видны пляшущие тени великих грешников перед Богом - изобретателей средств массового поражения людей. А тем временем по дороге солдаты везли на тачке три гроба, один из них маленький - для девочки в Майском. Шефская помощь.

Только я напек стопку румяных блинов, как ввалились веселые москвичи, офицеры моей группы. Полковник А. Н. Никулин поставил на стол бутылку спирта.

- Эту бесцветную жидкость, - сказал он, - мы получили для дезактивации котлов походных кухонь. Но все наши подопытные объекты уничтожены, и нам остается заняться дезактивацией лишь собственных "котлов"...

В тот осенний вечер мы даже спели "На диком бреге Иртыша". Нас не интересовало, кто и где изобретал водородную бомбу, мы даже не знали точно о мощности взрыва. Об Арзамасе-16, где уже в то время творили ученые и конструкторы термоядерного оружия, мы что-то слышали, об "отце" водородной бомбы заговорили позже, приписывая все заслуги одному А. Д. Сахарову. Но трижды Герой Социалистического Труда, академик, один из создателей атомного оружия Юлий Харитон в интервью для "Красной звезды" в мае 1992 года сказал определенно: "Сам А. Д. Сахаров утверждал, что наибольший вклад внесли Я. Зельдович и Ю. Трутнев, ряд других людей", не назвав себя.

Нам не положено было даже говорить об этом. Мы - исполнители приказов.

Осень 1955 года была на исходе. После пасмурных холодных дней небо очистилось от серых, низких облаков, стало светло-бирюзовым, и с самого своего восхода до кумачового заката светило яркое, но уже не обжигающее, как летом, солнце. Днем мы еще не надевали шинели, и тугой встречный ветер не выжимал слезы, когда приходилось мчаться на юрком "газике", с которого ударной волной была сорвана фанерная будка.

На поле выезжали почти каждый день. А поскольку дорога дальняя, то половину рабочего дня я просиживал в машине и на изучение площадок, подведение итогов проверки времени оставалось мало. Специалисты группы продолжали писать отчет и тоже при надобности выезжали на площадки. На Опытное поле регулярно ходил автобус.

Мы бродили по вздыбленной и опаленной земле, даже не надевая респираторы, поскольку уровень радиоактивного заражения был незначительный, и фиксировали подробно все, что обнаруживали. Даже остатки полностью разрушенных хлебозавода, насосных станций, вагонов, обвалившиеся землянки, разбросанные детали техники или найденные спекшийся сапог и лоскут чудом сохранившейся ткани мы тщательно рассматривали и описывали внешний вид.

Секретные рабочие тетради мы получали утром в штабе под расписку, прятали в черную брезентовую папку, опечатывали ее и держали постоянно в руках. А вечером вновь сдавали на хранение. Упаси Боже сделать запись в блокноте... И еще: если мы брали в поле секретную тетрадь, то обязаны были брать и оружие.