Страница 1 из 9
Сергей Зенкин
Приключения теоретика
Автобиографическая проза Виктора Шкловского
Виктор Шкловский в 20-х годах писал автобиографическую прозу, а в 60-х - мемуарную. В поздних мемуарах, вошедших в сборник "Жили-были", предмет повествования отделяется от автора двойной дистанцией: временной (речь идет о событиях 40-50-летней давности) и тематической (рассказывается не столько о самом авторе, сколько о его современниках, знаменитых и нет: о родных и близких, о друзьях по ОПОЯЗу, о Маяковском и Эйзенштейне, о Ленине, которого писателю доводилось слышать...). Иначе обстоит дело с ранними автобиографическими вещами - "Сентиментальным путешествием" (1923), "Zoo" (1923), "Третьей фабрикой" (1926): они создавались, особенно две первые, практически "в режиме реального времени" и касаются в основном собственных жизненных перипетий молодого писателя - пережитого им в революции, на Гражданской войне, в эмиграции, в процессе нелегкого врастания в советскую культурную жизнь. Фигура автора здесь не столь устойчива, как в поздних воспоминаниях, - это не маститый литератор, издалека рассматривающий себя в юности, а непосредственный участник здесь и сейчас происходящих событий: эсер-подпольщик, который пишет, отсиживаясь на конспиративных квартирах, полемизируя с печатными доносами и мучаясь мыслью об участи арестованных товарищей; влюбленный, обменивающийся письмами с женщиной и одновременно составляющий из этих писем книгу; советский литератор-попутчик, пытающийся через посредство своих книг выторговать у государства приемлемый режим сотрудничества и опять-таки перемежающий автобиографический рассказ актуальной перепиской - правда, не любовной, а научной, с друзьями-литературоведами.
Литературоведческая тематика важна не только в "Третьей фабрике", где ее особенно много, но и в "Сентиментальном путешествии" и "Zoo": колеся по революционной России, Шкловский умудряется писать статьи по теории литературы, а в письмах к возлюбленной так перечисляет свои "обязанности" перед нею: "любить, не встречаться, не писать писем. И помнить, как сделан "Дон Кихот""1 . Перечитывая сейчас его автобиографическую прозу, впервые переизданную под одной обложкой, по первым, неподправленным публикациям и с содержательным аппаратом, понимаешь, что именно этим она наиболее оригинальна и проблематична. "Теория" по-гречески значит "созерцание", для созерцания необходима дистанция, а тут теоретик - самый настоящий теоретик, мирового класса, - живет в обстоятельствах, не допускающих ни малейшей дистанции, требующих немедленной практической реакции: стрелять, нападать, убегать, отвечать словом и поступком на всевозможные внешние вызовы.
Александр Галушкин в своей вступительной статье сравнил молодого Шклов-ского с Индианой Джонсом: остроумная аналогия, но, как всякая аналогия, кое в чем хромает. Во-первых, в отличие от американского киногероя у Шкловского интеллигентская ученость - не просто условная черта характера, эффектно контрастирующая с авантюрным сюжетом, но и реальный факт даже не только личной биографии, а истории культуры: мало того, что он аттестует себя теоретиком, он действительно создает новаторскую теорию литературы и некоторые ее фрагменты вводит прямо в автобиографический текст. Во-вторых факт очевидный, но тоже важный, - о своих приключениях Шкловский, даже служа в 20-е годы "на 3-й фабрике Госкино" (с. 340), рассказывает языком не кино, а литературы, то есть тем самым языком, который анализирует в качестве теоретика. Сам собой возникает соблазн поверить практику теорией или наоборот - разобрать прозу Шкловского через его поэтику остранения и функционального сдвига. В значительной мере это уже сделано критиками и исследователями; я попытаюсь рассмотреть здесь лишь проблему автобиографичности этой прозы - тот "образ автора" (разумеется, более или менее воображаемый - на то он и образ), который в ней формируется. Формируется в конкретных исторических обстоятельствах, но с помощью вневременных теоретических приемов - а потому и актуален для людей любой эпохи, включая нашу: такова обобщающая сила искусства.
Странная война
И вот я не умею ни слить, не связать
все то странное, что я видел в России (с. 185).
Жизнь течет обрывистыми кусками,
принадлежащими разным системам.
Один только наш костюм, не тело,
соединяет разрозненные миги жизни (с. 186).
Виктор Шкловский.
"Сентиментальное путешествие"
События, рассказываемые в "Сентиментальном путешествии", в основном относятся к Первой мировой войне, продолжением которой в России стали революция и война Гражданская. Умонастроение, с которым Европа вышла из мировой войны, часто называют психологией "потерянного поколения". И действительно, в своих военных переживаниях и описаниях молодой Шкловский порой смыкается с молодым Хемингуэем, которого, конечно же, еще не мог тогда читать. У них сходный стиль: "рубленое" письмо, отказ от логических и особенно психологических связок - даже в повествовании о собственной жизни! - манера сдержанно-фактографически, с короткими точными деталями сообщать о страшных и потрясающих вещах2 . Смысл этого стиля - кризис ценностей, непристойность любых высоких (идеологических) слов, когда приемлемыми, как сказано в начале романа "Прощай, оружие!", остаются лишь кое-какие чисто информативные слова, имена собственные и числа. Сравни у Шкловского такую сцену Гражданской войны на Украине:
По вечерам занимался с солдатами дробями.
По России шли фронты, и наступали поляки, и сердце мое ныло, как ноет сейчас.
И среди всей этой не понятой мною тоски, среди снарядов, которые падают с неба, как упали они однажды в Днепр в толпу купающихся, очень хорошо спокойно сказать:
"Чем больше числитель, тем величина дроби больше, потому что, значит, больше частей; чем больше знаменатель, тем величина дроби меньше, потому что, значит, нарезано мельче".
Вот это бесспорно.
А больше я ничего бесспорного не знаю (с. 208).
Но описание войны у Шкловского отличается тем, что его автор - не просто писатель, а теоретик, особо сознательно относящийся к процессу творчества. В июне 1917 года он, комиссар Временного правительства на Юго-Западном фронте, участвует в наступлении русской армии: