Страница 138 из 180
Впереди шествовал Михаил Самсонович, заведовавший в редакции хозяйственными делами. Его Шатуновский знал. А вот двух его спутников молодых, крепкого сложения парней - видел впервые.
Хозяйственник подошел вплотную к столу, за которым сидел Шатуновский, и шумно втянул воздух носом. г - Что под праздничек поделываем? поинтересовался Михаил Самсонович и придвинулся еще ближе.
"Принюхивается!" - пронеслось в мозгу у проштрафившегося журналиста.
- Да как вам сказать, Михаил Самсонович, - промямлил Шатуновский. Концерт ожидаем. Говорят, артисты опаздывают...
- Э, да вы, кажется, выпивали! - воскликнул хозяйственник. - Или будете отрицать?
- Михаил Самсонович! - укоризненно произнес будущий знаменитый фельетонист. - Ну как можно... Такой деликатный вопрос, да еще при посторонних людях...
И тут один из посторонних начальственно распорядился:
- Да что с ним в кошки-мышки играть! Следуйте за нами...
Шатуновского привели в кабинет ответственного секретаря редакции, где уже пребывали в тихой задумчивости несколько его отловленных коллег, включая и международника, с которым полчаса назад обедал у "Савелия". Главным в кабинете был человек средних лет в спортивном костюме.
- А вы что пили? - спросил "спортсмен" у вошедшего Шатуновского.
- Водку, - честно признался он.
- Хм, и этот - водку! - театрально развел руками "спортсмен". - А может все-таки вино?
Вино, конечно, выглядело меньшим злом по сравнению с сорокаградусной, но все задержанные настаивали на том, что пили именно ее.
Проводивший дознание "спортсмен" пытался запутать журналистов, устроив им перекрестный допрос, но из этого тоже ничего не вышло. Тогда он принял радикальное решение:
- А ну, рассядьтесь по компаниям, кто с кем пил!
Шатуновский уселся рядом с международником. Они действительно пили водку. Оба терялись в догадках, почему это так важно допрашивавшим их незнакомым людям, которые даже не представились, кто они.
В этот момент Михаил Самсонович и два крепких парня, отлавливавшие по всей редакции тех, кого подозревали, что они под хмельком, привели еще одну жертву. Ею оказался дежурный литературный правщик.
- Что вы пили? - сурово спросил у него "спортсмен".
- П-п-порт-т... - запинаясь, испуганно начал оправдываться правщик.
- Портвейн! - обрадовался дознаватель. - Так-так, и какой марки?
- Т-три... с-сем...
- "Три семерки"! Отлично... Вот ты-то нам и нужен! Поедешь с нами. Остальные свободны! - распорядился "спортсмен".
Любитель "Трех семерок" пытался что-то говорить в свое оправдание, но его уже не слушали и повели на выход. Он отсутствовал все октябрьские праздники. В редакции появился спустя несколько дней - перепуганный, съежившийся и изрядно похудевший.
- Что с тобой? - удивлялись коллеги. - Где ты пропадал?
- Я ведь тоже пил водку, как и все, - оправдывался бедолага. - А когда началась проверка, подумал - лучше сказать, что пил вино. За сорокаградусную может больше попасть - все-таки днем дело было, в рабочее время. Соврал себе во вред...
- Ничего не понимаю, - молвил Шатуновский. - Какая-то дикая история. Зачем им был нужен человек, употреблявший именно "Три семерки"? И вообще, кто они такие?
Литправщик огляделся по сторонам и по большому секрету рассказал необыкновенную историю.
Оказывается, все эти дни его продержали в камере предварительного заключения. Выясняли, кто надоумил его совершить террористический акт в отношении товарища Суслова.
Покушение на него было осуществлено в тот самый предпраздничный день, когда журналисты "Комсомольской правды" расслаблялись в ожидании встречи с артистами в своем "Голубом зале". Суслов приезжал в редакцию "Правды", пробыл там некоторое время, и на выходе из здания, когда усаживался в машину, откуда-то сверху вдогонку ему полетела пустая бутылка из-под портвейна "Три семерки".
Охрана решила, что бутылку бросили с шестого этажа, на котором размещалась "Комсомольская правда", и приступила к следственным действиям.
Злоумышленника так и не нашли. Скорее всего, ктото выбросил бутылку без всякой задней мысли, не имея в виду посягнуть на жизнь товарища Суслова.
После того случая резко сократилась реализация популярной тогда марки портвейна в гастрономе напротив "Правды". Продавщицы ломали головы над тем, почему вдруг пишущая братия разлюбила "Три семерки".
МЕСТЬ СЕРОВА
Утром восьмого января 1961 года секретарь ЦК КПСС Нуриддин Акрамович Мухитдинов возвращался из Душанбе в Москву. Во Внуковском аэропорту его встречали жена и дети.
Все уселись во вместительную "Чайку". Около двенадцати часов дня она отъехала от здания аэропорта. В машине, кроме высокопоставленной семьи, находился охранник Бобышкин.
Фамилия Мухитдинова сегодня мало кому известна в России. Между тем в хрущевские времена его имя постоянно фигурировало в протокольных отчетах ТАСС в ряду высших руководителей Советского Союза.
Правда, это продолжалось недолго. Уже в 1961 году член Президиума ЦК КПСС Мухитдинов слетел с политического Олимпа, после чего занимал малозаметные посты в Центросоюзе, Госкомитете по культурным связям с зарубежными странами и других второстепенных учреждениях. Переведенный в Москву Хрущевым из Ташкента в 1957 году, он ничем себя не проявил и сумел продержаться в Кремле лишь три года. Разочаровавшись в Мухитдинове, отец десятилетней "оттепели" больше не предпринимал попыток выдвижения кадров в центр из национальных республик.
Итак, январским морозным днем "Чайка" следовала из Внукова в Москву. Казалось, ничто не предвещало несчастья. И вдруг, когда она поравнялась с высотным зданием Московского университета, из боковой улицы на огромной скорости вылетел трудяга-самосвал и протаранил правительственную машину.
От страшного удара "Чайка" отлетела в сторону, словно футбольный мяч, и напоролась на осветительную мачту. Мотор заглох, машина перевернулась.
Главный пассажир очнулся через какое-то время у себя дома, в кровати. Сначала до его слуха начали долетать разрозненные звуки, потом стал доходить смысл разговора, который вели у его постели кремлевские врачи.