Нимфа с Литейного

Баронесса качнула головкой и прикрыла ресницами свои чудесные глаза. Поручик опустился на колено и приник губами к губам женщины. От длительного и пьянящего поцелуя Каштымов ощутил головокружение и даже на какое-то время лишился чувств. Прохладные пальчики прелестницы, будто сами по себе, а не по воле хозяйки, скользнули под френч, расстегивая попутно все преграды на своем пути...

Вскоре, избавившись от ненужной в подобных обстоятельствах одежды, любовники предались самой занимательной и естественной из игр, которые приготовила для людей мать-природа. Вначале, едва касаясь друг друга обнаженной кожей, они тушили сообща свечи. И Алексея особенно умиляло то обстоятельство, что любимое существо становилось на цыпочки, чтобы приблизить свои пухлые губки к язычку пламени, и он сам тушил свечу и своим языком заменял ей колеблющийся язычок свечи. После изощренной борьбы языками он сдавался на милость победительницы и нежно прижимал ее тело к своему, истосковавшемуся по настоящему чувству. Все движения Татьяна Андреевна совершала с закрытыми глазами, словно погружаясь в пленительное сновидение, на ее губах застыла таинственная улыбка, будто бы она одна на свете знала что-то особенное и ни с кем не собиралась делиться... Отдавалась страсти с готовностью и смелостью, и Алексей был готов признать, что в искусстве науки нежной она достигла непревзойденных высот, несмотря на очевидную младость...

Когда последняя свеча испустила дух в виде узкой струйки дыма, любовники рухнули на шкуру как подкошенные, ибо ноги их не держали. Увертюра была сыграна, начиналась симфония. Что последовало затем - не описуемо. Ни одна из женщин, встреченных Алексеем Дмитриевичем в жизни, не могла увлечь его своим телом, своей страстью и своей нежностью так, как это делала баронесса в ту памятную ночь. Чего они только ни вытворяли этой ночью, ночью сладострастия и добровольного безумия: сплетались руками и ногами аки змеи, покусывали друг друга в запретные места, находя в этом немало для себя удовольствия, прятали и находили полураскрытые уста, дабы влить в них нектар поцелуя.

Со всей пылкостью, доступной только молодости, поручик искал в партнерше идеал, который многократно представлял в юношеских грезах. Ее гибкий девичий стан, горячий и упругий, вселял в него упоение обладанием и радость самопожертвования. А ее жаркие груди, украшенные бутонами розовых наконечников, таили в себе причастность к загадке бытия. Каштымов легонько покусывал эти нераскрывшиеся досель цветы наслаждения и чувствовал, как дрожь женщины передается ему. Потом он спускался губами на мраморный живот с червоточинами родинок... А мягкие и в то же время тугие бедра обладали замечательной способностью успокаивать самые резкие порывы его холерического темперамента и гасили волны чувственности, когда он прикасался к ним своими пальцами! А вздыбленные задорно холмы ягодиц, прохладные и гладкие, как южные плоды...

Любовники наслаждались с такой ненасытностью, с такой неуемностью, с какой могут наслаждаться только молодые люди, не прочитавшие все страницы в тайной Книге Жизни, не растратившие все ощущения и ожидающие впереди еще более интересной, еще более насыщенной событиями жизненной дороги, не знающие, к сожалению, что эта пора и есть самый интересный, самый насыщенный период их столь краткого пребывания на свете!

"Милый, любимый, замечательный, чудесный, любезный..." - какими только эпитетами не обращалась к поручику Татьяна Андреевна в пароксизме страсти. Он отвечал ей еще более нежными, еще более ласковыми словечками и прозвищами. Его руки, в особенности пальцы, равно как и ее руки и пальцы, существовали самостоятельно, отдельно от тел, которым принадлежали. Они порхали мотыльками, еле касаясь своими эфемерными крылышками самых укромных и потаенных местечек, высвобождая томительный аромат плоти и вкус запретного плода... Сколько, однако, способен измыслить любящий человек забав, недоступных для ханжей и лицемеров! Нет, здесь бессильно перо...

Чем закончилась эта безумная ночь, Алексей Дмитриевич не помнил. То ли от излишка принятого накануне шампанского, то ли от избытка захлестнувших его чувств, но стыдно сказать, под утро он не выдержал и забылся в объятиях разгоряченной баронессы, а проснулся в совершенно незнакомых апартаментах. На постели было свежее голландское белье с кружевами, пахло лавандой и почему-то скошенным сеном. На спинке венского стула висело белье и френч с галифе.

Вошла Ксения, держа вычищенные сапоги в отставленной кокетливо ручке.

- Где я? - спросил поручик, протирая по очереди глаза большим пальцем.

- В гостевой спальне.

- А хозяйка твоя где?

- Татьяна Андреевна с Анатолием Карловичем уехали в Гельсингфорс на неделю. Просила передать вам это!

Алексей Дмитриевич раскрыл надушенный конверт. В нем была записка и сторублевая ассигнация с профилем императрицы Екатерины. От ассигнации исходил знакомый запах - запах Татьяны Андреевны минувшей ночью. "Милый Алекс! Анатоль приревновал к Вам. Постараюсь усыпить его бдительность и встретиться с Вами. Посылаю "катеньку". Смею надеяться, что она принесет Вам счастье. Т.".

- Не понял! - повысил голос Каштымов. - К чему деньги?!

- Татьяна Андреевна просила передать на словах, что эта сторублевка наполовину ваша, наполовину - ее. Я ничего не поняла, но хозяйку знаю, она от своего не отступится!

- Я тоже! - поручик завернул "катеньку" в конверт и решительно протянул горничной. - Я не какой-нибудь чичибей... Офицеру славной русской армии не к лицу получать деньги от женщины!

- Вы не поняли, Алексей Дмитриевич. Это не просто деньги, это талисман. Хозяйка сказала, если вы будете кочевряжиться, мне надобно растолковать, что сторублевка появилась сегодня ночью не без вашей помощи. Это билет на пароход будущего!

- Ничего не понимаю! - Какой-то билет, какой-то пароход...

- Я тоже не понимаю. Но Татьяна Андреевна в большом несчастье будет, если вы откажетесь от талисмана.

- Хорошо! - сказал Каштымов. - Я возьму эти деньги. Но приложу все старания, чтобы при первом же свидании вернуть их твоей госпоже. А пока пусть напоминают мне о ней!

Он положил конверт на сиденье.

- Теперь, Ксенья, изволь удалиться - мне необходимо одеться!

Уже в дверях горничная лукаво произнесла:

- Очень вами Татьяна Андреевна довольны остались! Прямо светилась вся утром... Завтрак на столе, господин поручик!

Выйдя на улицу, Алексей Дмитриевич почувствовал странное оживление, охватившее столицу в этот зимний день. На зданиях развевались странного красного цвета полотнища. На тротуарах бурлила разношерстная толпа: каракулевые шубы были разбавлены большим количеством серых солдатских шинелей и черных бушлатов Балтийского экипажа. И солдаты, и матросы были вооружены. Поручик выбрал человека в форменном пальто Налогового ведомства и спросил:

- Извините, что за праздник такой?

- Революция! - ответил чиновник громко и посмотрел вокруг, ожидая, по-видимому, одобрения своим словам. - Николай Второй подписал отречение! А власть перешла к народу. Теперь нет господ, теперь все - товарищи! Позвольте поцеловать вас, товарищ!

Чиновник неожиданно впился прокуренным ртом в щеку Каштымова. После Татьяны Андреевны этот товарищеский поцелуй не нашел должного отклика в сердце товарища поручика. Он с трудом стерпел издевательство и пошел прочь искать Шустовского или кого-нибудь из тех, кто мог разъяснить, что же делать дальше, как жить... Привычный мир, до сих пор окружавший Алексея Дмитриевича, словно кокон шелкопряда, дал трещину, чтобы под следующим ударом - в октябре - навсегда разлететься в прах...

Каштымов решил не возвращаться в полк. Он остался в Питере, интуитивно чувствуя, что в столице решается судьба России. Кроме того, одной из причин, побудивших его поступить именно так, была Татьяна Андреевна. Незабываемая! Незабываемая, но забывшая. После единственной ночи баронесса с мужем исчезли с горизонта. Особняк на Литейном реквизировали под какой-то комитет. Вместо прелестницы в нем появились усатые мужчины в тельняшках и сиреневых наколках и горластые брюнеты в кургузых пальтецах, но при маузерах в деревянных кобурах. Каштымов не сразу, но принял идею всемирной революции и, после длительных мытарств в организациях анархо-синдикалистов, черных анархистов и левых эсеров очутился в партячейке Путиловского завода. Воевал против Юденича, по разнарядке попал в состав отряда по борьбе с саботажем и бандитизмом, отличился во время ликвидации банды "попрыгунчиков" и банды Косого Валета. После прогремевшего на весь цивилизованный мир ограбления Патриаршей ризницы один из следов привел в Гатчину и снова ушел в Крым. Дело было сложное, версии отрабатывались долго, и года через три, когда в Крыму досиживал последние дни барон Врангель, Каштымов отправился в Севастополь оказывать оперативную помощь московским товарищам из угро. В бумажнике бывшего поручика лежала сотенная ассигнация, единственная примета той февральской ночи в Зеленом зале...