Страница 8 из 25
Молодые ни кольца не уронили, ни свечи не загасили, а задули их разом, чтоб жить и умереть вместе. То всем гостям пришлось по сердцу: не порушили обряда молодые, быть им в крепкой любви да согласии.
После венчания с Любавы сняли покрывало. Отец Никодим поустал от усердия да и к чаре торопился; на рысях проглаголил новобрачным поучение и подал им деревянную чашу с красным вином. Молодые трижды отпили поочередно. Опорожненную чашу Васюта бросил на пол и принялся растаптывать ногами. Топтала чашу и Любава: чтоб не было между мужем и женой раздоров в супружеской жизни. Свадебные гости поздравляли молодых, а набольший дружка поспешил к дому жениха, где новобрачных дожидались посаженные родители.
- Все слава богу! Повенчались князь да княгиня.
Посаженные вышли к молодым с иконой и хлебом-солью. Благословив их, молвили:
- Мохнатый зверь - на богатый двор. Молодым князьям да богато жить.
А жениховы дружки закричали:
- Здравствуйте, князь со княгиней, бояре, сваты, гости и все честные поезжане! Милости просим на пирок-свадебку!
Молодые и гости вошли в курень. Но за столы не сели: ждали слова набольшего дружки. А тот молвил:
- Как голубь без голубки гнезда не вьет, так новобрачный князь без княгини на место не садится. Милости прошу!
Но молодые вновь за стол не сели. К лавке подошла сваха Агата и накрыла место молодых шубою.
- Шуба тепла и мохната - жить вам тепло и богато. Милости прошу, князь да княгиня.
Молодые сели. На них зорко уставился ясельничий; ежели молодые прислонятся к стене, то счастью не бывать: лукавый расстроит. Но они и тут не сплоховали.
Лишь только все уселись, как гости начали славить тысяцкого:
- Поздравляем тебя, тысяцкий, с большим боярином, дружкою, поддружьем, со всем честным поездом, с молодым князем да со княгинею!
Гости подняли заздравные чары, однако не пили: ждали, когда осушит свою чару тысяцкий. Федька стоял нарядный и горделивый, и никого, по обычаю, не поздравлял. Но вот он до дна выпил чару, крякнул, крутнул ус и молодецки тряхнул черными кудрями.
- Гу-у-ляй!
И начался тут пир веселей прежнего!
В полночь набольший дружка завернул курицу в браную скатерть и, получив от Григория Матвеича, Домны Власьевны, посаженных родителей благословение "вести молодых опочивать", понес жаркое в сенник. Молодые встали и подошли к двери. Григорий Матвеич, взяв руку дочери и, передавая ее жениху, напутствовал:
- Держи жену в строгости да в благочестии.
Васюта низко поклонился и повел Любаву в сенник. Домна Власьевна, в вывороченной меховой шубе, осыпала молодых хмелем. Всплакнула. Васюта облобызал ее и весело произнес:
- Не кручинься, матушка. Любава счастлива за мной будет. Станешь глядеть на нас да радоваться.
- Дай-то бог, - перекрестила оженков Домна Власьевна и со слезами на глазах подтолкнула обоих в опочивальню.
Оставшись одни, молодые тотчас потянулись друг к другу. Жарко целуя Любаву, Васюта молвил:
- Стосковался по тебе, ладушка. Зоренька ты моя ненаглядная, - поднял молодую на руки и понес на постель. Но Любава выскользнула, сказала с улыбкой.
- Погодь, муженек. Я ж тебя разуть должна. Слышал, что матушка наказывала?
- Да бог с ним! - нетерпеливо махнул рукой Васюта. - Наскучили мне эти обряды.
- Нельзя, Васенька. Матушка меня спросит. Садись, государь мой, на лавку.
Васюта сел и, посмеиваясь, протянул Любаве правый сапог. Но та ухватилась за другую ногу.
- Левый сниму.
Сняла сапог, опрокинула. Об пол звякнула монета. Любава рассмеялась.
- Везучая я, муженек!
- Везучая, Любушка! - кивнул Васюта и понес жену на мягкое ложе.
А свадьба гуляла; и часу не прошло, как тысяцкий послал малого дружку к молодым. Нечайка вышел в сенник и постучал в опочивальню. Ухмыляясь, вопросил:
- Эгей, новобрачные! Хватит тешиться. Все ли у вас слава богу?
- Все в добром здоровье, дружка! - крикнул жених через дверь.
Дружка, не мешкая, известил о том родителей невесты:
- Жених гутарит, что все в добром здоровье, Григорий Матвеич и Домна Власьевна.
Солома довольно крякнул, а Домна Власьевна не без гордости молвила:
- Блюла девичью честь, Любава, не посрамила родителей.
"Сидячие боярыни" чинно выбрались из-за свадебного стола и прошествовали в опочивальню молодых; выпили там заздравные чаши и вновь возвратились к гостям.
А пир гудел до самого доранья. Многие свалились под столами, в сеннике, на базу. Упился и сам тысяцкий. Гости, что еще на ногах держались, вынесли Федьку во двор и положили на копешку сена. Берсень богатырски захрапел.
Девки устроили было хоровод, но казаки принялись озоровать: вытаскивали девок из хоровода, тискали, тянули за курень.
- Ишь как разошлись, - улыбнулась Агата и ступила к Болотникову. Лихие ныне казаки, проводил бы меня домой, Иван.
Болотников подхватил молодую женку под руку и повел к Федькиному куреню. Агата тесно прижалась; веселая, улыбчивая, заглядывая в лицо, сказала:
- Хорошо мне с тобой, Иванушка.
Тот ничего не ответил, лишь почувствовал, как еще больше хмелеет от ее близости, от жаркого тела.
Вошли в курень. Агата запалила от негасимой лампадки свечу, а Болотников шагнул к двери.
- Пойду я... На баз пойду.
- Зачем же на баз, Иванушка? В курене нонче свободно.
Агата близко подошла к Болотникову, глаза ее влажно и мятежно блестели.
- Давно хотела сказать тебе, Иванушка... Запал ты в душу, крепко запал, сокол. И нет без тебя мне радости.
Обвила Болотникова руками, плотно прижалась всем телом, и это прикосновение обожгло его. Унимая горячую дрожь, Иван попытался отстраниться от Агаты, но та прильнула еще теснее.
- Федька же у тебя... Федька.
- Одного тебя люблю, сокол мой. Одного тебя... Мой ты седни, мой, Иванушка!..
ГЛАВА 5
ОРАТАЙ
В один день пришли две черные вести. Вначале прискакали караульные с дозорных курганов.
- Азовцы выступили! Опустошили Маныч да Монастырский городок. Две тыщи коней свели!
Донцы взроптали:
- Неймется поганым! Мало их били. Отомстим азовцам!
А спустя малое время - новые гонцы: пораненные, в окровавленной одежде.
- Да то ж казаки с Воронежа! - ахнули повольники.
- Стрельцов на нас бояре натравили. Сеча у застав была, многие пали, удрученно и зло молвили ходившие за хлебом донцы.
Казаки еще пуще закипели:
- Вот вам царева милость! Измором хотят взять. С голоду передохнем!
- В города не пропущают, казаков казнят!
- То Бориски Годунова милость. Не любы ему донцы! Заставами обложил. Аркан вольному Дону норовит накинуть. Не выйдет!
- Не выйдет! - яро отозвались повольники и взметнули над трухменками саблями. - Не отнять Годунову нашу волю! Сами зипуны и хлеб добудем!
- Айда на Азов!
- Айда на Волгу!
Раздоры потонули в грозном гвалте повольницы. Атаман Богдан Васильев попытался было казаков утихомирить, но те еще пуще огневались.
- Не затыкай нам рот, Васильев! Не сам ли горло драл, что царь нам хлеб и зипуны пожалует? Вот те царева награда! Вольных казаков, будто басурман, поубивали. Не хотим тихо сидеть! Нас бьют, но и мы в долгу не останемся. Саблей хлеб добудем!
Васильев в драку не полез: казаков теперь и сам дьявол не остановит. А коль поперек пойдешь - с атаманов скинут, это у голытьбы недолго. Ну и пусть себе уходят: царева жалованья все равно теперь не получишь. Пусть убираются ко всем чертям!
Одного не хотелось Васильеву - чтоб голытьба подалась на Азов. Царь Федор и Борис Годунов будут в немалом гневе, если повольница вновь начнет задорить азовцев. Но отменить казачий поход было уже невозможно. Голытьба засиделась в Раздорах, и теперь ее ничем не удержишь.
В тот же день есаул Федька Берсень начал готовить струги к походу: конопатили и смолили борта и днища, чинили палубы и трюмы, шили паруса. Казаки взбудораженно гутарили: