Страница 7 из 26
- Теперь не сыщут. Далече забрались... Жив ли, паря?
Иванка устало привалился к ели; его знобило, в глазах плыли огненные круги. Мужик снял зипун, накинул Болотникову на плечи. Иванка слабо отмахнулся.
- Не надо. Зазябнешь.
- Одевай, знай. Худо тебе, паря. Сколь в воде простоял, вот лихоманка и крутит. А ты потерпи, сейчас костер запалю, согреешься.
Мужик нырнул в чащу. Его долго не было, но вот он появился с охапкой валежника; опустился на землю, достал огниво.
Когда костер разорвал тьму, Иванка впервые увидел его лицо. Оно было молодо и румяно, с небольшой курчавой русой бородкой и веселыми глазами. Одет парень в синюю рубаху и холщовые порты, заправленные в сапоги, на голове - суконный колпак.
- Как звать, друже?
- Васютой. Васюта Шестак я, из патриаршего села Угожи, - словоохотливо промолвил парень.
- Это от вас на Москву рыбу возят?
- Ишь ты, - улыбнулся Васюта. - Наслышан? От нас, от нас. На озере Неро село-то. Самого патриарха и государя рыбой тешим... Да ты к огню ближе, кали пятки. Тебе сугреву надо.
Васюта поднял с земли котомку, развязал и протянул Иванке добрый кус сушеного мяса и ломоть хлеба.
- На, пожуй.
Иванка был голоден: два дня ничего не ел. Вытянул ноги к костру и принялся за горбушку. А Васюта вновь нырнул во тьму и вернулся с пучком ивняка.
- Наломал-таки. Тут речушка недалече. Лапти тебе сплету.
Подкинул валежнику. Болотникова обдало клубами дыма; но вот лапник затрещал, пламя взметнулось ввысь, посыпались искры, и едкое облако пропало, растворилось.
- Ходишь за мной. Из ямы вызволил...
- Из ямы-то? Поглянулся ты мне, вот и вызволил, - простодушно ответил Васюта. - Дай-ка ступни прикину.
Болотников смотрел на его ловкие сноровистые руки, и на душе его потеплело: "Кажись, добрый парень. Но зачем к Мамону пристал?"
- Сам сплету, - придвинулся он к Васюте.
- Сам? Ишь ты... Ужель приходилось?
- Мыслишь, сын боярский? - усмехнулся Иванка.
- А разве нет? Одежа на тебе была господская, вот и подумал.
- Сохарь я, сын крестьянский. А кличут Иванкой.
- Вот и ладно, - повеселел Васюта. - Теперь и вовсе нам будет повадней, - однако ивняк оставил у себя. - Квелый ты еще, лежи. Лихоманку разом не выгонишь.
Дождь утихал, а вскоре иссяк, и лишь один ветер все еще гулял по темным вершинам.
Васюта споро плел лапти и чуть слышно напевал. Иванка прислушался, но протяжные, грустные слова песни вязли в шуме костра.
- О чем ты?
- О чем? - глаза Васюты стали задумчивыми. - Мать, бывало, пела. Сестрицу ее ордынцы в полон свели. Послушай.
Васюта пел, а Иванке вдруг вспомнилась Василиса: добрая, ласковая, синеокая. Где она, что с ней, спрятал ли ее бортник Матвей?
Василиса!.. Родная, желанная. Вот в таком же летнем сосновом бору она когда-то голубила его, крепко целовала, жарко шептала: "Иванушка, милый... Как я ждала тебя".
"Теперь будем вместе, Василиса. Завтра заберу тебя в село. Свадьбу сыграем".
Ликовал, полнился счастьем, благодарил судьбу, подарившую ему суженую. В Богородское возвращался веселый и радостный. А в селе поджидала беда...
Васюта кончил петь, помолчал, посмотрел на небо.
- Звезды проглянулись, погодью конец. Утро с солнцем будет, благодать, - молвил он бодро, стягивая задник лаптя.
- Как к Багрею угодил? На татя ты не схож.
- Э-э, тут долгий сказ. Знать, так богу было угодно. Но коль пытаешь, поведаю. Чего мне тебя таиться? Чую, нам с тобой, Иванка, одно сопутье торить. А ты лежи, глядишь, и соснешь под мою бывальщину...
Мужики на челнах раскидывали невод, а парни на берегу озоровали: кидали свайку, боролись. Но тут послышался зычный возглас:
- Невод тяни-и-и!
Парни кинулись к озеру, ухватились за аркан. Когда вынимали рыбу из мотни, на берегу появился церковный звонарь. Он подошел к Васюте.
- Старцы кличут.
- Пошто?
- О том не ведаю. Идем, парень.
Старцы дожидались в избе тиуна; сидели на лавках - дряхлые, согбенные, белоголовые. Васюта поясно поклонился.
- Звали, отцы?
Один из старцев, самый древний, с белой, как снег, бородой, опершись на посох, молвил:
- Духовный отец наш Паисий помре, осиротил Угожи, ушел ко господу. Неможно приходу без попа. Кому ныне о душе скорбящей поведать, кому справлять в храме требы?
- Неможно, Арефий. Скорбим! - дружно воскликнули старцы.
Арефий поднялся с лавки, ткнул перед собой посохом, ступил на шаг к Васюте.
- Тебя, чадо, просим. Возлюби мир, стань отцом духовным.
Васюта опешил, попятился к двери.
- Да вы что?! Какой из меня пастырь?.. Не, я к озеру. Мне невод тянуть.
Но тут его ухватил за полу сермяги тиун.
- Погодь, Васютка. Мекай, что старцы сказывают. Храму батюшка надобен.
- Не пойду!.. Ишь, чего вздумали.
- Угомонись. Выслушай меня, чадо, - Арефий возложил трясущуюся руку на плечо Васюты. - Ты хоть и млад, но разумен. Добролик, книжен, один на все Угожи грамоте горазд. Богу ты будешь угоден, и владыка святейший благословит тебя на приход. Ступай к нему и возвернись в сане духовном21.
- Нет, отцы, не пойду!
Арефий повернулся к тиуну.
- Скликай мир, Истома.
И мир порешил: идти Васюте в стольный град к святейшему.
Поехал с обозом. Везли в царев дворец дощатые десятиведерные чаны с рыбой. В Ростове Великом пристали к другим оброчным подводам.
- Скопом-то повадней. Чу, Багрей шалит по дороге. Зверь - ватаман, гудел подле Васюты возница, с опаской поглядывая на темный бор.
- Бог не выдаст, свинья не съест. Проскочим, - подбадривал мужика Васюта. Страх тогда был ему неведом. Другое заботило: как-то встретит его владыка, не посмеется ли не прогонит ли с патриаршего двора?
"Чудят старцы. Иного не могли сыскать?"
На миру шумели, бородами трясли, посохом стучали.
"Нету иного! Не пошлешь малоумка. Бессребренник, ликом благообразен. Пущай несет в мир божье слово".
Много кричали. Мужики согласились. Одни лишь парни были против, шапки оземь:
"Куды ему в батюшки?! Нельзя Васюту до храма, молод. Барабошка он, рот до ушей. Не пойдем в храм!"
Но старцы их словам не вняли.
"Веселье не грех, остепенится".
Ехал хмурый, в попы не хотелось. Вздыхал дорогой:
"И что это за радость - на девок не погляди, с парнями не поозоруй. Докука!"
Чем дальше от Ростова, тем глуше и сумрачнее тянулись леса. Возницы сидели хмурые, настороженные, зорко вглядываясь в пугающую темень бора. Хоть и топор да рогатина подле, но на них надежа плохая. У Багрея ватага немалая, не успеешь и глазом моргнуть, как под разбойный кистень угодишь. Хуже нет на Москву ехать, кругом смута, шиши22 да тати. Лихое время!
- Помоги, осподи! - истово крестился возница и тихо ворчал. - Худо живем, паря, маятно. Куды ни кинь - всюду клин. На барщине спину разогнуть неколи. Приказчик шибко лютует. Чуть что - и кнут, а то и в железа посадит.
Возница тяжко вздохнул и надолго замолчал. Чуть повеселел, когда лес поредел, раздвинулся и обоз выехал к небольшой деревеньке.
- Петровка. Тут, поди, и заночуем. Вон и Егор, большак наш, машет на постой. К мужикам пойдем кормиться.
В деревеньке тихо, уныло. Утонули в бурьяне курные избенки под соломенной крышей. Меж дворов бродит тощая лохматая собака.
- Экое безлюдье, - хмыкнул возница. - Куда народ подевался? Бывало, тут с мужиками торговались. Реки-то у них нет, леща брали.
Обозники распрягли лошадей и пошли по избами. Но всюду было пусто, лишь у церквушки увидели дряхлого старика в ветхом рубище. Тот стоял пред вратами на коленях и о чем-то тихо молился.
- Здорово жили, отец, - прервал его молитву Егор.
Старик подслеповато, подставив сухую ладошку к седеньким бровям, глянул на мужика.
- Здорово, родимый... Подыми-ка меня, мочи нет.
Мужики подхватили деда за руки, подняли.