Комиссия

Члены Комиссии посоветовались, как распределить нынешние обязанности, - Калашников Петр взялся вести протокол, Дерябин - председательствовать, Игнашка Игнатов - присутст-вовать до конца заседания, никуда не убегать, никого не перебивать, не суетиться.

Началось рассмотрение вопроса "О выбитии двух школьных окон гражданином Горячкиным М. А.".

Учителка тихим, прерывающимся голоском сообщила, что в прошлую субботу вечером она была в школе и за неимением настоящих учебных пособий изображала на газетном листе карту Европы, когда к ней начал стучаться пьяный гражданин Горячкин.

Она поименованного гражданина в школу не пустила, тогда он выбил два окна, через одно и через другое обругал ее нецензурно и отбыл с угрозами применить силу и даже полное уничто-жение, а школу - поджечь.

В других окружающих селениях учителя и учительницы занимались с детьми послабее, далеко не так старались, но зато сами были увереннее, держались с достоинством, избирались в сельские общественные организации, в кооперативные правления, нередко возглавляли их - за лебяжинской учителкой ничего этого не водилось никогда.

Как приехала она чуть ли не двадцать пять лет назад в Лебяжку, в крохотную, о трех подсле-поватых оконцах школу, так никто ее за всё это время, кроме детишек, толком никогда и не видел, настолько тихо и незаметно она жила.

Детишки в ней души не чаяли, а вот из жизни взрослых, даже бывших ее учеников, она почему-то исчезала навсегда. Может быть, потому, что она и сама-то как будто бы и не жила на свете, а только чуть свет являлась в школу, затемно из нее уходила и сыта была уже тем, что объясняла детям четыре действия арифметики, рассказывала им о разных материках и странах и о вращении Земли вокруг Солнца.

Никогда не было, да и не могло быть далеко вокруг человека, которому лебяжинская учителка хоть чем-нибудь помешала, но вот нынче такой человек объявился: Мишка Горячкин. А помешало ему вращение Земли, которое наглядно изображала учительница в своей новой школе.

Она изображала его, обрядив одного мальчонку в желтые листы бумаги, и одну девчушку - в черные, после чего мальчонка, стоя посреди класса, медленно поворачивался на месте, девочка же, пробираясь между партами и слегка придерживая подол, чтобы не запутаться в нем, двига-лась вокруг своего "солнышка", поворачиваясь к нему то лицом, то спиной. Она была Землей.

Взрослые иногда тоже приходили посмотреть на занимательный урок, хотя учителка и встречала посетителей безрадостно: она стеснялась всех взрослых на свете. Она боялась и не понимала их вообще не принимала за настоящих людей, тем более она растерялась, когда Мишка Горячкин, само собою в пьяном виде, поглядев на "землевращение", сказал ей, что она дура набитая, ежели изображает Солнце желтым, а Землю - черной. Он потребовал, чтобы Солнце было красным, а Земля - голубой, пригрезился разбить в школе окна и вечером того же дня исполнил угрозу.

- А што? - взмахнул обеими руками Мишка в ответ на вопрос Дерябина, так ли было дело. - А што? Мало было-то, вовсе мало! Я и не так сделаю, когда эдакая безобразия будет и далее! Сморчок она, старая девка и лягушка иссохшая, - тыкал Мишка пальцем, как бы нацеливаясь, на потрескавшееся стеклышко в очках учительницы.- Вот она кто, а туды же - указывать! Да кто ей дал права на ребеночка женского полу напяливать черным-черное монашеское одеяние? И в таком позорном виде изображать всею Землю?! Кто и когда?

- О каком это безобразии ты здесь объявляешь, гражданин Горячкин? возмутившись, весь покраснев и бросив писать протокол, спросил Калашников. - О каком? Ты сам - первейшее и злостное безобразие, вот как! И как ты смеешь бессовестно обзывать человека, который едва ли не всем нам, здесь присутствующим, открыл глаза на букварь и на грамоту? Мне даже непонятно откуда в человеке может взяться столь злобы и бесстыдства?!

- Ну-ну! - зыркнул Мишка. - Погоди, придешь ко мне с починкой, с какой-никакой обуткой, вот тогда я тебе объясню - откуда! А покамест скажи: ты тоже ладишь на то, будто Земля черная?

- А какая же она?

- Очень просто: голубенькая!

- И пашня, поди-ка, тебе голубой мнится, Горячкин? - усмехнулся Дерябин. - И сапожонки ты голубенькие на голубенькой земле латаешь?

- А вот именно, гражданин председатель товарищ Дерябин! Энто червям земляным, червям-хозяевам от жадности ихней всё черным-черно представляется! Коим далее своего сопливого носу не видать ничего, а глаза-то у их теми соплями тоже занавешены! А ты погляди подале-то - какая она, Земля? Она - голубая! И Солнце - оно красное, в любой песне об том поется! Кто же ей дал право, учителке, позорить всею от начала до конца Землю? И Солнышко - то же самое?

И учительница, поправляя на переносице очки в тоненькой оправе с треснувшим поперек стеклышком, как будто даже соглашалась с Мишкой Горячкиным, принимала его упреки... "Вот-вот! - страдал ее взгляд. - Вы же все здесь взрослые, вы же - не дети! Ну а если так - разве можно иметь с вами дело? Разве можно понять вас?"

Действительно, Дерябин и тот растерялся, заморгал, остренький его нос покраснел.

Игнашка недоуменно разевал рот.

Учительница сама по себе и не думала жаловаться, но Дерябин посылал к ней Игнатова, велел передать, чтобы пришла, чтобы сообщила Комиссии о хулиганстве Мишки Горячкина, тем более что Лесная Комиссия была ведь попечительницей новой школы.

И учительница пришла, объяснила всё, как было, а что получилось? "Что получилось? - спрашивали ее подслеповатые, робкие глаза. - Не надо, не надо никаких жалоб, никаких разбирательств, потому что вот как нехорошо, как страшно бывает, когда взрослые вдруг захотят в чем-то разобраться!"

А Мишка Горячкин, позыркивая красными, будто у окуня, глазами, сидел на лавке нога на ногу, а руки крест-накрест на груди, голос - простуженный и пропитый, сиплый, и этим своим голосом, распространяя вокруг сивушную и еще какую-то невыразимую вонь, объяснял учительнице:

- Ума надобноть тебе набираться - вот што! А то учишь-от невозможно как! А приходит честный гражданин правильно тебе сказать - ты на его жалиться, интелегенка разнесчастная!

И тут поднялся со своего места Смирновский, руки в карманах, подошел к Мишке и негромко, резко сказал:

- Встать! - Даже и не скомандовал, не приказал, а только велел встать.

- Ась? - отозвался Горячкин. - Чо тако?!

- Встань! - Медленно-медленно Смирновский начал вынимать руки из карманов своего полувоенного пальтеца, в которое он осенью ли, зимой ли неизменно одевался.

Мишка встал. И быстро встал-то, и еще икнул, выпрямившись в небольшой свой росток.

- Ну?! - обратился Смирновский к членам комиссии. - Ну, объявляйте свое решение! Дерябин?! Калашников?! Объявляйте!

- Подумать надо, Родион Гаврилович! - отозвался Калашников, тяжко вздыхая, сморкаясь и бесконечно стыдясь всего, что произошло. - Мы сейчас подумаем!

- Тогда так,- сказал Смирновский,- тогда Горячкину предписывается не позже завтраш-него дня вставить в школе окна. Вменяется ему, Горячкину, внеочередной двухнедельный наряд с завтрашнего же дня возить в школу воду и колоть дрова. Не будет этого им, Горячкиным, исполнено, тогда Комиссия срочно исполняет ремонт старой школы и приглашает в нее на постоянное жительство сапожника из Крушихи либо из другого селения. Нет возражений? Согласна ли Комиссия?

Калашников согласился с облегчением и восторгом: "Вот-вот, Родион Гаврилович, именно так!" - Игнашка погрозил Горячкину: "Во, Мишка, во наука дак наука тебе, Мишка! Понимай землевращение как следоват!"; Дерябин же кивнул молча - ему было неловко за свою собст-венную растерянность, за то, что не он, а поручик Смирновский так быстро решил вопрос. Он кивнул еще и сказал:

- Я думаю, ни у кого возражениев не будет. Правильно, а главное быстро и ясно внес свое предложение Смирновский. Теперь выйди, гражданин Горячкин, отседова прочь - о тебе решено всё, что необходимо!

И Мишка Горячкин, бормоча что-то о самоуправстве и самозванстве, путаясь между скамейками, пошел к выходу.