Я - истребитель

25 июня мы сопровождали 99 Пе-2, которые нанесли сильный удар по аэродрому Соколка.

26 июня 18-й гвардейский полк, действуя с аэродрома Дубровка, сопровождал 72 бомбардировщика Пе-2. В тот же день летчики "Нормандии" произвели 77 боевых вылетов на сопровождение 117 бомбардировщиков Пе-2 и провели четыре воздушных боя.

Днем проведенные бои закончились без потерь, но вечером того же дня французские летчики потеряли своего товарища.

Этот случай запомнился так. Двадцать "яков" полка "Нормандия" примерно в 8 часов вечера вылетели на блокировку вражеского аэродрома Докудово. Два летчика - Гастон и Лемар - отстали от группы. Оба они, как и их товарищи по группе, проявили неосмотрительность и в результате подверглись внезапной атаке сверху двух "фокке-вульфов". Гастон был сбит, а самолет Лемара получил сильные повреждения. Лемар с трудом перетянул через линию фронта и совершил посадку на своем аэродроме. Запоздало заметив атаку "фокке-вульфов", старший лейтенант Муане и младший лейтенант Табуре сверху атаковали немецких истребителей, и после короткого преследования каждый сбил по вражескому самолету. Однако снова набрать высоту и присоединиться к общей группе летчики не смогли - они увидели 12 "фокке-вульфов", которые заняли выгодную для атаки позицию. Тогда Муане и Табуре быстро перешли на бреющий полет и благополучно вернулись на аэродром.

...С воздуха наступление - как разливающаяся в половодье река. Вспышками разрывов очерчен передний край. Виден взлом вражеской обороны и хлынувший туда безудержный поток - волны пехоты. Все видно.

Подо мной аэродром. Впереди наши танки. Они обошли аэродром и, не задерживаясь, двинулись дальше. Пехота еще не подтянулась: аэродром пуст, только несколько человеческих фигур перемещаются по взлетной полосе. Немцы? Наши?..

Я над Балбасово. Три года назад, в ночь на 22 июня, я мотался сюда, на полевой аэродром, на "пикапе", чтобы как-то приглушить неясное беспокойство. И на утро над аэродромом был сбит немецкий разведчик - первый сбитый нами самолет, который я видел в этой войне... Три года понадобилось, чтобы снова оказаться здесь. В последние полгода перед наступлением мы столько сил положили на разведку этого аэродрома, на штурмовые и бомбардировочные удары по нему, на борьбу с немецкими истребителями, которые базировались здесь, что я уже почти перестал его воспринимать как свой. Тот аэродром Балбасово, который принадлежал славным летчикам 43-й дивизии, и этот, на котором почти три года сидели немцы, казались мне совершенно разными аэродромами.

Кружась над ним, я высматриваю место, куда бы можно было приземлиться. Садимся с Иваном Замориным рядом с полосой. Пусто. На полосе - бомбы: вероятно, немецкие подрывные команды не успели взорвать. Танки помешали.

Приглядываемся. Открываю фонарь своего истребителя, выхожу из кабины. Иван на всякий случай остается в кабине и не глушит мотор. На краю аэродрома несколько человек. Наверное, те, которых я видел, пока кружил над полосой. Они издали смотрят на два прилетевших самолета.

Оказалось, наши солдаты. Саперы. Разминировали аэродром и уничтожали авиабомбы. Вероятно, танкисты их тут оставили. Пехота сюда еще не пришла.

Хожу по полосе, осматриваю бомбы. Некоторые соединены шнурами. Эти бомбы, конечно, могли серьезно повредить аэродром, если бы немцы успели их взорвать. Полоса и без того повреждена - тут наша авиация поработала на совесть.

Откуда-то появилась большая группа женщин. Вероятно, попрятались, когда мы с Замориным садились. Смотрят на два советских истребителя. Робко смотрят, нерешительно.

- Здравствуйте!

- Здравствуйте...

Тихо ответили. Как будто шелест какой-то прошел по губам.

- Чего, - спрашиваю, - вид невеселый? Дождались!

Я кивнул в сторону самолетов. Некоторые начали плакать.

- Немцы говорили: "Даже если мы уйдем, русские все равно больше не придут..."

- Это почему же? - удивился я.

- Потому что всех летчиков поубивали... Так говорили...

- А кто же тогда, - спрашиваю, - бомбил их тут два дня назад? Или не слышали бомбежки?

- Слышали... - Чуть-чуть заулыбались. "Да-а... Три года..."

Иван Заморин подошел, тоже смотрит на женщин с грустью и болью.

- Местные среди вас есть? Старожилы?

- Да все почти местные.

- Может, - спрашиваю, - помните, кто тут до войны стоял?

Тут одна, побойчей, вышла.

- Помню, - говорит, - генерал Захаров.

Я расстегнул кожанку, снял шлем.

- Что, - говорю, - здорово изменился? Она всмотрелась - такого напряжения во взгляде мне видеть не приходилось. Шепотом сказала:

- Он... - И тут же подтвердила уверенно: - Он самый и есть!

Тут начался разговор, плач, смех... Потом мы с Замориным прошли в авиагородок. Я в дом зашел, где жил перед войной.

Ничего своего здесь не почувствовал. Все как будто было похоже на что-то свое, но вместе с тем стало каким-то далеким и потому чужим. Я стоял, несколько сбитый с толку противоречивостью ощущений. Отчужденность, возникшая в моем отношении к собственному прошлому, была неожиданной. Между моим прошлым и настоящим насильно вклинились три года войны, три года вражеского пребывания в этом доме. И освободиться от этого в тот момент, когда я стоял на пороге собственной квартиры, было невозможно...

Мы вернулись к самолетам, и я с чувством внезапного облегчения оторвал истребитель от земли. После взлета все стало на свои места, едва только мой "лавочкин" развернулся своим крутым, упрямым бойцовским лбом к западу.

Июнь сорок четвертого для 18-го гвардейского полка без потерь не обошелся: был сбит командир полка Анатолий Голубов.

Произошло это так. Голубов вылетел на разведку. В те дни на разведку летали летчики всех полков - беспрерывно уточняли линию фронта. Фронт двигался, каждый день все менялось, и необходимо было вносить беспрерывные коррективы и поправки.

Самолет Голубова был подбит зениткой, и летчик тянул раненую машину на свой аэродром. Высота заметно падала, но линия фронта осталась позади, и командир 18-го гвардейского решил машину все-таки посадить. Надо было только высмотреть подходящую площадку. Когда самолет уже терял последние метры высоты и должен был вот-вот приземлиться, раздался взрыв. Летчика выбросило из кабины...

Для человека, который падает, высота одинаково смертельна - тысяча метров или двадцать пять тысяч. Мне приходилось слышать об одном удивительном случае в войну, когда летчик падая с большой высоты без парашюта и уцелел. Второй такой случай, можно сказать, произошел с Анатолием Голубовым.

Командира полка нашли в лесу бойцы стрелковой части. Перебитого, потерявшего много крови, переломанного, но живого! Недалеко от того места, куда он упал, стояла летная часть, и Голубова доставили в полк. Оттуда самолетом отправили в Москву. Все, кто был на аэродроме - летчики 18-го полка, летчики "Нормандии", техники, - все сбежались к помещению, откуда на носилках переносили командира полка к самолету. Его пронесли вдоль строя, и он нашел в себе силы сказать: " Я еще вернусь к вам, орлы!"

В командование полком вступил майор Семен Сибирин. Прошло около полугода. Анатолий Емельянович Голубов выжил, вернулся в полк и вскоре был назначен заместителем командира дивизии.

С 15 по 16 июля мы перелетали на новые аэродромы. После многомесячного пребывания в Смоленской области дивизия перебазировалась к западу, на освобожденные белорусские земли.

Разведывательный 523-й полк и полк "Нормандия" перелетали на полевой аэродром Микунтаны. Час полета, и можно обживаться на новом месте. Каждый перелет на новый аэродром - событие радостное, почти праздничное. Новый аэродром - новая жизнь. Надолго ли? Кто мог тогда загадывать наперед? Главным было то, что еще месяц - полмесяца назад сотни километров территории, через которые полки совершали прыжок, находились в руках врага, а теперь вот война отступила, с боем отдала часть истерзанной нашей земли.