Я - истребитель

- Здравия желаю, товарищ командир!

- Козлов? - спросил я быстро,

- Так точно, Козлов! - ответил бывший младший лейтенант, который давно уже стал генералом.

Мы долго обнимали друг друга, и густой поток москвичей деликатно нас обтекал...

Одновременно с приказом 162-му полку я отдал приказ командиру 160-го полка майору Костромину и командиру 163-го полка майору Лагутину перебазироваться в Минск с задачей прикрывать город и войска в районе Минска и приказ прикрыть Пуховичи командиру 161-го полка капитану Кулиничу. 160-й полк летал на И-153, а остальные - на И-16. Таким образом, с утра 22 июня все полки дивизии передислоцировались в районы боевых действий.

Назову боевой состав 43-й истребительной авиадивизии по авиаполкам на 21 июня 1941 года.

160-й иап: 60 самолетов И-153, 72 летчика.

161-й иап: 62 самолета И-16, 70 летчиков.

162-й иап: 54 самолета И-16, 75 летчиков.

163-й иап: 59 самолетов И-16, 72 летчика.

Этим составом мы и начали воевать.

В первой половине дня кроме того, о чем мне сообщил утром не телефону командующий ВВС округа И. И. Копец, я никаких других сведений о ходе боевых действий не имел, хотя связь с Минском работала нормально. В первые часы войны, очевидно как и многие командиры, не испытавшие тяжести предрассветного удара, я полагал, что, несмотря на внезапность вторжения, военные действия в основном разворачиваются на границе и в приграничных районах. Что же касается налетов вражеских бомбардировщиков на столицу Белоруссии, то, думал я, только два моих истребительных полка уже составляют внушительную силу - более ста прекрасно подготовленных истребителей во главе с умелыми командирами. Даже этих двух полков достаточно, чтобы надежно прикрыть город, рассуждал я, полагая, что Минск наверняка будет прикрыт не только двумя моими полками.

Примерно так я прикидывал ситуацию, еще не зная о том, что после вражеских налетов на приграничные аэродромы 43-я истребительная авиадивизия, по существу, представляла собой основные силы истребительной авиации всего Западного Особого военного округа.

Около девяти часов утра над нашим аэродромом появился одиночный самолет. Определить его принадлежность оказалось делом трудным: на запрос самолет не ответил. Он шел на большой высоте - тысяч шесть или семь. Дежурное звено поднялось наперехват. Самолет оказался немецким и был сбит. Вероятно, он вел разведку. В течение первой половины дня над нами больше не было ни одного вражеского самолета.

Штаб дивизии сворачивался, грузился на автомашины. Я вместе с офицерами политотдела задержался на несколько часов. Мы организовали большой митинг в авиагородке. Надо было объяснить семьям летчиков, что началась серьезная и долгая война. Близость западных границ, где, по моему мнению, в ближайшие дни должны были развернуться грандиозные сражения, заставила меня советовать людям немедленно уезжать в глубь страны, брать с собой все самое необходимое, с первую очередь для детей. Некоторым мои советы пошли впрок, но большинство слушало с сомнением: полки перелетают на запад, а семьи - на восток?.. Объяснять было трудно.

Во второй половине дня, когда были отданы необходимые распоряжения и все, казалось, было предусмотрено, я назначил место сбора, сел в свой И-16, взлетел и пошел к Минску. Я все еще думал, что прикрытие Минска - задача, скорее, почетная: самое жаркое небо над Белостоком и другими приграничными центрами. День уже клонился к вечеру, погода по-прежнему стояла ясная. И я шел к Минску на большой высоте, не имея никаких данных, строя лишь догадки и совершенно не представляя той силы удаpa, которую враг обрушил на рассвете на приграничные аэродромы.

...Минск горел.

Полыхал аэродром, куда я намеревался приземлиться,- очевидно, немцы подожгли склады с горючим. На аэродроме вперемежку стояли самолеты разных систем, абсолютно незамаскированные, все было забито техникой - целой и изуродованной. Я не стал садиться сразу, а сначала сделал круг над городом.

Низко ходили большие двухмоторные машины. Я видел их, подлетая, но мне и в голову не могло прийти, что это "юнкерсы"! Они ходили на малых высотах и прицельно швыряли бомбы на отдельные здания. Вражеских истребителей в небе не было. Подвергая город в течение дня непрерывной бомбардировке, превратив аэродром в жаровню, "юнкерсы" под вечер чувствовали себя в полной безопасности.

Я находился выше их, прямо над центром города, когда увидел один Ю-88 над крышей штаба округа. Раздумывать долго не стал - спикировал, пристроился фашисту в хвост и в упор дал длинную очередь. "Юнкерс" не загорелся, но резко накренился и упал. Упал он в районе оперного театра. Над окраиной города я атаковал другой и зажег его. Он уходил, дымя, но, я думаю, не вытянул: как и у первого, у него был слишком мал запас высоты. А мой истребитель поглощал последние капли горючего. Времени, чтобы сесть на нужный мне аэродром, уже не хватало. Пришлось садиться на площадке в Лощице, где все горело.

Командир 160-го полка майор Костромин доложил о проведенных воздушных боях за день. Летчики одержали несколько побед. Точных данных о количестве сбитых вражеских самолетов командиры полков не имели, но предполагали, что в общей сложности - около десятка. От двух других полков сведений не поступало. Потери были ощутимые, но в основном на земле. Мы теряли самолеты от налетов вражеских бомбардировщиков: аэродром не имел зенитного прикрытия. Очень мало было горючего.

Я немедленно отправился в штаб ВВС округа. В коридоре встретил начальника штаба полковника С. А. Худякова. Худяков был бледен: каждый шаг стоил ему заметных физических усилий. Я удивился, увидев его здесь: мне было известно, что Худяков недавно перенес сложную операцию и находится в окружном госпитале. Ему и надлежало находиться там, но он с утра прибыл в штаб.

Я доложил обо всем, что было сделано за день с того момента, когда по телефону получил приказ командующего. В свою очередь спросил об общей обстановке.

Обстановка была неясная. Штаб округа не имел связи с соединениями. Штаб авиации не имел связи с дивизиями, расположенными у границ. Но те отрывочные сведения, которыми располагал Худяков, открыли мне всю тяжесть обрушившейся на нас беды.

Несмотря на далеко не полную информацию, можно было предполагать, что еще существуют и дерутся у границы полки, но связи с ними не было, и, главное, невозможно было собрать все в кулак и наладить управление. Я еще не знал, что как командир дивизии уже не могу рассчитывать на 162-й полк. Но все, что уцелело и в течение первой недели войны отходило, отъезжало и перелетало на восток - я имею в виду истребительную авиацию, - все так или иначе попадало в оперативное подчинение командиру 43-й дивизии.

Вечером 22 июня мы с Худяковым предполагали, что немцев удастся задержать. Что, во всяком случае, дальше минского укрепрайона они не пройдут, и потому задача очистить небо над Минском была совершенно очевидной в тот момент.

Поговорив с Худяковым, я направился к командующему. Может быть, командующий имеет какие-то дополнительные сведения, которыми не располагает Худяков, думал я. Прежде чем идти, на всякий случай спросил у Худякова, у себя ли Копец. Худяков как будто кивнул, но что-то показалось мне странным в его молчаливом ответе. Я решительно двинулся по коридору.

- Постой, - остановил меня Худяков. Я обернулся.

- Застрелился Иван Копец...

В небе Белоруссии

Уже через два дня после начала войны немецкие бомбардировщики ходили к Минску только под сильным прикрытием. При общей неблагоприятной для нас обстановке в первый период боевых действий ежедневный итог побед и потерь в воздушных боях складывался в нашу пользу. Молодые летчики дивизии, многие из которых еще год назад были выпускниками летных школ, демонстрировали в боях не только отвагу и мужество, но и высокое профессиональное мастерство, хотя силы были неравными. В первые дни немцы действовали неосмотрительно: в воздухе, как и на земле, они шли напролом, не желая считаться с потерями и не понимая, что наскочили на препятствие, которое с ходу не преодолеть.