Египет

Я часто задумывался, почему американцы никогда не стесняются своих тучных, похожих на гамбургеры, фигур. Недавно догадался. Они просто не знают, что это некрасиво. Им этого не разъяснили по телевидению. Главный американский гуру - телевидение. Разъясняет оно только то, что дает прибыль. Что прибыльно, то полезно и красиво. Еда прибыльна - значит, полезна. И фигуры, которые расплываются от этой еды, тоже красивые.

Я не знаю, зачем американцы путешествуют. Взбираясь на Акрополь, они жалуются, что там нет закусочной около Парфенона, где бы они могли выпить пепси-колу. В Париже сетуют на то, что французские официанты не разрешают им разводить бордо колой. Американская молодежь всегда в наушниках. Перед пирамидами, в горах, на берегах морей, на Эйфелевой башне. Музыка и гамбургер для них, как зубная щетка и путеводитель для людей интеллигентных.

... Уже через пятнадцать минут, стоя у пирамид, я с грустью ощутил, что не чувствую ничего, кроме раздражения на толпу.

Почему я так на нее разозлился? Может, они все, как и я, мечтали попасть сюда еще с детства. Наверное, потому, что я чувствовал себя частичкой этой толпы, несмотря на свои эксклюзивные шорты. Хотелось быть романтиком, а я продолжал быть сатириком. Я давно понял, что сатирик - это разозлившийся романтик. Но сатирику пирамиды открываться не хотели. Они были просто уставшим украшением пустыни. Закрытые от толпы своей загадочностью. Мол, фотографируйтесь, пожалуйста, смотрите на нас, но мы вам своей тайны не раскроем. Вы хотите, чтобы мы были вашим фотоателье? Пожалуйста! Но ваша душа еще не готова прикоснуться к нашей. И даже пустыня вокруг пирамид казалась пустой, лишенной энергии. Все вокруг ничем не отличалось от картинок в учебниках. И мне, как частичке мировой толпы, ничего не оставалось делать, как начать фотографироваться. Во-первых, чтобы считать мероприятие по посещению чуда света номер один "оптиченным", а во-вторых, чтобы потом я мог фразой "А теперь давайте посмотрим фотографии моего египетского путешествия" выгонять из дома засидевшихся допоздна гостей.

Должен сознаться: со мной в жизни каждый раз случаются смешные ситуации, когда я слишком зазнаюсь, или слишком много требую от окружающего мира, или слишком очаровываюсь кем-то и становлюсь доверчивым. Словом, все смешное рождается, когда что-то слишком.

Как только я, пытаясь подавить в себе раздражение на броуновское движение туристов, решил заняться общественно-полезным делом -сфотографироваться на второй ступеньке пирамиды - и кое-как забрался на нее, ко мне тут же подбежал араб и сказал, что залезать на пирамиду строго запрещается. Он сам секьюрити и должен за этим следить. Поставлен здесь государством. Я, естественно, понял это как вымогательство. Предложил ему денег, чтобы он меня сфотографировал сам. Однако произошло невероятное: араб от денег отказался. Даже извинился, мол, не положено, но один раз, так и быть, он сфотографирует меня бесплатно, исключительно из уважения к тому, что я русский. Его папа летал на русских истребителях и сбил несколько израильских агрессоров. Единственное, что ему досталось в наследство от папы, - это любовь к русским. А о том, что я из России, он догадался по моим шортам Ферре и очкам Гуччи!

Какой благородный араб! Я искренне порадовался тому, что среди арабов может найтись кто-то, с кем израильтяне все-таки смогут договориться!

На радостях я ему опять предложил деньги, уже чуть больше, чтобы он сфотографировал меня еще раз. Но он снова отказался. Правда, за мои намерения осчастливить его проникся ко мне такой благодарностью, что предложил посмотреть неподалеку тайные раскопки. Туда туристов еще не водят, но для меня он сделает исключение. Тем более что у меня глаза, как и шорты, человека непростого, а значит, я смогу по достоинству оценить эти раскопки. Из его рассказа я не понял, о каких раскопках идет речь. То ли гробницы жены какого-то фараона, то ли склепа, где были спрятаны останки его любовницы. Английских слов он знал примерно столько же, сколько я. Но почему-то в большинстве своем это были другие слова.

Он сразу подчеркнул, что за осмотр-маневр надо будет заплатить. Но не ему, а тамошним секьюрити. Правда, они тоже денег не берут, но ради меня возьмут, потому что их папы тоже с благодарностью вспоминают о России, так как учились в университете имени Патриса Лумумбы. При этом он все время говорил не "Лумумбы", а "Лукумбы".

Поддавшись на лесть, я с радостью согласился, подумав, что хоть что-то увижу без толпы. Эксклюзивное и соответствующее моим шортам.

- Куда идем? - спросил я.

- На запад! - ответил сын летчика и показал рукой точь-в-точь, как Саид в "Белом солнце пустыни".

Мы прошли по пустыне на запад всего пятьсот метров. Раскопки появились неожиданно, вынырнув буквально из-под земли. Прикрывшись барханами, они издали ничем себя не выдавали и были похожи на наши окопы военной поры, только выдолбленные в камне. Кое-где темнели входы в подземные катакомбы, словно норы анаконд, уходящие к центру Земли. В них чертовски хотелось заглянуть.

- Вот! Самое последнее достижение в Египте! - гордо сказал мой гид, правда, не уточнив, в чем это достижение заключается.

Он провалился в подземный ход, вернее, нырнул в него так ловко, как будто проделывал это каждый день. Я последовал за ним, но менее элегантно, сняв очки и боясь за свои шорты.

- А сколько платить? - спросил я. - Что-то никого вокруг не видно.

- Отдадите позже. Я им передам. Они все сейчас на обеде. - Он включил фонарик, и мы пошли вдоль его лучика в потустороннем мире. Уже после двух-трех вопросов я понял, что он не читал даже учебника истории за шестой класс средней школы. Например, направляя луч фонарика на стену коридора, по которому мы осторожно продвигались, говорил с максимальной важностью:

- Вот это стена. Очень древняя! А это дверь. Еще древнее!

На мой вопрос, какого века подземелье, он ответил, что оно очень древнее, такое древнее, что он уже и не помнит. Но то, что ему больше ста лет, - это точно.

Наконец он завел меня в глубь этого загадочного лабиринта, который, судя по всему, вырыли специально для того, чтобы заводить жаждущих эксклюзивных зрелищ туристов. Мы находились, естественно, в очень древней комнате. В ней пахло сыростью и плесенью истории. Земля сверху давила. Можно было только порадоваться за мумии, которые не боятся клаустрофобии.