Страница 127 из 146
Вторично я проснулся в темноте, в тихой пещере, снаружи ревел ветер. На мне не было шлема Абрайры, и в пещере пахло влагой и пылью.
Меня беспокоил сон о Флако. Флако обвинил меня в том, что я служу злому обществу. И если мое общество злое, подумал я, то я тоже злой, если искал его благодарности. Все равно что брать деньги у преступника. Я вспомнил, что многие годы меня называли caballero, джентльмен, и я считал это комплиментом. Но если присмотреться к слову caballero, увидишь, что у него общий корень со словом chivalry (рыцарство), и назвать человека caballero значит сказать, что у него благородное происхождение, что он силен и искусен в военном деле. И только в обществе убийц такой эпитет может рассматриваться как комплимент.
Социальные инженеры считают, что любое общество зло. И эта вера позволяет им создавать любой мир, независимо от того, какие страдания он принесет. Я решил, что их философия - обман, хитрость, чтобы одурачить самих себя. Я не могу жить в злом обществе.
Я решил оставить свое общество и подумал, смогу ли оставить его, не изменившись сам. Единственная попытка изменить общество, с которой я знаком, это попытка никитийских идеал-социалистов, но их методы всегда вызывали во мне отвращение. Символ веры идеал-социалистов начинается так: "Мы верим, что для достижения гармонических взаимоотношений между людьми мы должны создать новое общество, в котором общие благородные цели стоят выше целей индивидуума". Звучит прекрасно. Но тут просто утверждается, что общество значит больше индивидуума, а я никогда не мог в это поверить.
Но они считают также: чтобы программа социальной инженерии была эффективной, созданное с соответствии с этой программой общество должно находиться в культурной изоляции. И отсюда другой символ веры идеал-социалистов: чтобы их "благородный эксперимент" преуспел, они должны уничтожить другие культуры - либо поглощением, либо геноцидом. Для тех, кто верит в идеал-социализм, это прекрасное решение, но для тех, кто не верит, совсем наоборот.
И, размышляя над этим, я понял, что идеал-социалисты, создавая свое общество, тут же разлагают его. Они мочатся в собственную питьевую воду, так сказать, потому что верят: их идеалы будут процветать в обществе, отдельные члены которого могут при этом разложиться. Считают, что преданный социалист имеет право убивать невинных граждан и при этом сам не утратит любви к человечеству и благородства.
И поэтому те из нас, кто смотрит на идеал-социализм извне, видят, что вся эта система зла. Мы видим убийства, предательство, видим, как уничтожают людей и не уважают человечество, распространяя эти идеи, и у нас вся система вызывает отвращение. Как сказала Абрайра, всякое общества при взгляде извне кажется злым. Я легко вижу зло идеал-социализма. Но гораздо труднее увидеть зло в собственном обществе.
Я решил никогда больше не служить злому обществу. Не стану служить своему обществу. Я принялся пересматривать свои убеждения и думал, как уничтожить их. "Как можно освободиться от подсознательных верований?" думал я. Как сказала Абрайра, у каждого из нас тысячи представлений, наложенных на нас нашей культурой. Я ожидаю, что люди обязательно ходят в обуви и расчесывают волосы. Такие представления я не могу уничтожить, как же тогда мне уничтожить представления, выработанные всей жизнью, такие, о которых я даже не подозреваю? Легче было бы рыбе прожить без воды. И я понял, что мне придется покинуть свое общество. Остаться в нем означает разложиться. Среди всего этого количества утопий, которые пытаются организовать меж звезд, для меня должно найтись место, где я обрету мир.
Я снова уснул и проснулся в ослепительных лучах солнца. Выл ветер, и ветви деревьев качались, чуть не ломаясь. По небу неслись яркие облака, почва влажная. Буря только что кончилась. Я лежу на боку в ультрафиолетовой траве и гляжу на небольшой пруд с крутыми берегами, почти круглый по форме. Абрайра, Мавро и Перфекто набирают из пруда воду в ведро и пьют. Губы у меня растрескались от жажды.
На дальней стороне пруда из леса вышло существо, темно-зеленое маслянистое животное с длинным сегментированным телом и небольшими клешнями. Оно двигалось, прижимаясь к поверхности, и было не выше кошки, но длиной с человека. Я пытался вспомнить, что оно мне напоминает: скорпиона без жалящего хвоста, краба, вытащенного из панциря. Пытался определить, травоядное это, хищник или стервятник, но у меня не было данных. Оно подползло к воде. И я понял, что оно само по себе. Одно.
Не знаю, есть ли у него аналог на Земле, можно ли его описать как что-то "похожее"; на Земле нет ничего похожего на это существо. Проводить простые ассоциации, утверждать, что на Пекаре все похоже на что-то на Земле, просто несправедливо. К тому же помешает мне разобраться в истинной природе этих существ и может оказаться опасным.
Абрайра дала мне попить. У меня кружилась голова.
- Тебе лучше? - спросила она. Села рядом со мной и положила мою голову себе на колени.
- Немного.
- Могу я помочь?
- Говори со мной. Займи мой мозг чем-нибудь приятным.
- Ну, давай найдем что-нибудь утешительное. Мне интересно, каково это иметь семью. Твоя мать мертва. Расскажи мне об отце, братьях и сестрах.
- Отец? - спросил я. - Мой отец... - И ничего не смог придумать. Отец. Я помню, как отец сидит в кресле и плачет после смерти матери, а дети Евы карабкаются на него. А что было потом, не могу вспомнить. Ничего. Не только ничего о нем не знаю и не слышал. Я даже не могу вспомнить, чтобы думал об этом. Совершенно неожиданное ощущение. Словно я пришел на экзамен, а профессор экзаменует меня по предмету, о котором я даже не слышал. Отец. Я вернулся назад. Помню об отце все после смерти матери.
- Мой отец, - закричал я, - был слабый и циничный человек. Он был безнадежный неудачник. Бросал одну работу за другой. Часто говорил: "Неизученная жизнь недостойна жизни, но и изученная не лучше". После смерти матери он... он...
Я был ошеломлен. После смерти матери он перестал для меня существовать. Я встал, и меня охватил ужасный страх. Я мог привести только два объяснения: либо у меня серьезно пострадал мозг, или произошло нечто настолько ужасное, что я полностью блокировал все воспоминания об отце. Мне хотелось убежать, но бежать было некуда. Я очень встревожился и кончил тем, что принял новую дозу болеутоляющего, чтобы опять уснуть.