Баллада о птице

И не один раз не только на следующий день, но и годы спустя я пытался найти этот нелепый дом, опоясанный предкрышным балконом, но ускользал он, оберегая ее покой от моей ненужности в комнате той, и осталась только улыбка, прощающая, но уже не зовущая, да надежда на невстречу в тесноте Арбата и всегдашний странный страх при просьбах спеть песни, оставленные в комнате ее и нигде больше и никому не спетые так, как там и для нее. Исчезновение этого странно возникшего на какие-то несколько часов и растворившегося навсегда дома сделало несостоявшейся и небывшей происшедшую в нем измену тебе, и был я действительно чист перед тобой ли, перед своим ли представлением о тебе, но все происходившее с нами тогда возвышалось и охранялось от смрадности кривотолков внебытностью нашей ли, твоей ли, или дело в потоке движения нашего не совместного, а, скорее, взаимонаблюдаемого, по обретению себя настоящих, будущих, реальных и в обретении этом мы все более безнадежно теряли друг друга, и теряние это было единственно реальным, в чем не приходилось сомневаться с самой первой нашей встречи, еще не приведшей к знакомству, но и в ней уже присутствовала тень какого-то пребывания нашего с тобой в измерениях разных ли, в пространствах ли, но невозможность быть вместе подчеркивалась забавной абсурдностью обстоятельств, при которых я тебя увидел впервые. И опять таки, ведь очевидно, не впервые.

Невозможно было не сталкиваться раньше в толчее коридоров маленькой школы, тем более, что потом мы оказались за одной партой во время какой-то общешкольной олимпиады, но это - позже, а вот первая встреча стоит отдельного проявления среди ускользающих видений.

Глава 4

Были ли тогда шлягеры в строгом смысле этого понятия, или было навязывание одобренной "сверху" песенки и поведение считать ее шлягером, но эта песня с принятым в то время бессловесным припевом на "лай-ла, лай-ла-ла-ла-ла-ла-ла-лам"

и т. д. навязла в зубах несмотря даже на, а может и благодаря, присутствию хоть и отдаленному, но явному, духа настоящего, коснувшегося сотворивших ее.

"Ты помнишь, плыли в вышине, и вдруг погасли две звезды?

И лишь теперь понятно мне, что это были я и ты."

При всей убогости сего опуса искренность певца поднимала эти строчки до удобоваримого варианта перепева неузнанного еще тогда имени повторимого звездного у отца века серебряного, нам неизвестного, и суррогат этот нами воспринимался как вполне соответствующий теме, как это ни забавно, астрономо-космогонического доклада, который я, как лучший познаватель физики среди десятых классов, приготовил для прочтения девятиклассникам, и было в этих строчках неказистых корявое знамение нам с тобой, иное отражение которого можно было усмотреть в тексте и положениях самого доклада, где я, не смущаясь ненадежностью источников, бывших наверняка не менее чем третьей производной от первоисточников, довольно внятно изложил свои откуда-то взявшиеся взгляды на процессы возникновения, развития и умирания звезд, особо остановившись почему-то на двойных звездах и так называемых черных дырах.

От текста доклада меня унесло сразу, поскольку текста, как такового, и не было, а был ряд тезисов, и среди бреда, несомого мной в неожиданно внимательной тишине вашего класса, я понял, что сейчас сумею объяснить что-то, что явится очень важным не только для меня, но и для тебя, узнанной мною сразу и несомненно, и бредовость же песенки этой из не выключенного в лаборантской репродуктора лишь подтвердила безошибочность узнавания и верность понимания важности того, что мне предстояло сказать.

Гораздо позже, когда уже было совсем и незачем, по поводу иному, всплыло нечто подобное: два взаимонаправленных зеркала создают иллюзию бесконечности; - но тогда - я - замер, пытаясь облечь в слова невыразимость картины ли, процесса ли превращения двойной звезды в черную дыру и весь ужас обреченности напарницы, потерявшей пару, замкнувшуюся саму на себя, схлопнувшуюся в коллапс, и невозможность избежать поглощения этим провалом во времени и пространстве твоего живого еше звездного тела. И то внепространство и вневремя, которого избежать уже не удастся. Дрожь и трепет мои почувствовали все в классе, поняв, что происходит здесь далеко уходящее за границы школьной псевдолекции, и ты тоже что-то начала понимать, и взгляд твой наполнился ужасом предстоящего нам взаимопоглощения, и тогда бы нам понять всю необходимость бежать, бежать, бежать, потому как говоря о варианте взаимного превращения двух звезд двойной звезды в черные дыры и их взаимопоглощении, я говорил о нас с тобой, и пот холодный уже зарождался на спине, но все вернулось в класс благодаря однокласснику, ассистировавшему мне, напомнившего нерасслышанной мною репликой о невсамделишности происходящего.

И лишь все тот же бессловесный припев полузабытого нынче шлягера, закрывший своей надрывностью от возможности услышанности плач Птицы, сплетавшийся с ним, напоминал о грозных силах предвестья нашей с тобой судьбы, которой еще можно было избежать, силах, почти вызванных к жизни этой просвещенческой затеей наших педагогов.

Глава 5

Перебирание воспоминаний не приводит к пониманию истинной картины хотя бы в силу произвольности возникновения их расположенности мозаикой, лишь случайно воссоздающей контур реальности, о которой хотелось бы сказать: бывшая, минувшая, - но вглядевшись в изменяющееся дробление картин, тут же становящихся новым воспоминанием, изменяющим все вспомненное ранее, уверяешься, что реальность эта продолжается, и безнадежна попытка вырваться вовне этого потока. Остается только надеяться, что верной является уверенность пусть не в истинности, но в материальности щелков на переливчатой ткани этой, которые неизменно остаются вкрапленными пусть бессистемно, но достаточно устойчиво.

И плетется сеть от узелка к узелку. И попадаются в сеть эту все новые и новые тени, и все явственней проступает контур того, что могло бы придать окончательность и завершенность узору, но - не исчезнет ли сразу, спившись с травой и водой столь старательно ткавшееся полотно, и не превратится ли старательный ткач полотна узорчатого в материализацию возникшего из контура нового воплощения себя самого, обреченного на ненахождение окончательной своей формы, за обретение которой возможна лишь одна - цена - вполне доступная любому, возжелавшему расплатиться. Но что ему будет с того?

Ни упреком единым не потревожу гладь твоего лица, неувядшего для нас. оставшихся в блаженном неведении друг друга, и может, лишь потому так больше и не возникших взаимно при абсолютной простоте проявления в жизни друг друга.

Но что с того, что встреча, избегнув которой, мы бы остались лишь неявными тенями неслучившейся школьной влюбленности, произошла на длинной дуге узкоколейной островной, еще от японпев оставшейся, железной дороги, несерьезность ширины которой скрадывала обреченность плавности ухода ее за сопку на окраине городка, не ставшего ни мне, ни тебе родным, и в уходе ее была скрыта попытка невстречи, но я был полон событий полугода, проведенного в море, ты была в предвкушении последнего звонка, и на линию эту неявную не смогли мы даже взгляд оторвать от встречного взгляда.

И были дни упоенного доверия взаимного, лишь на миг прерванного (и миг этот проявился много позже) твоим неосторожным вопросом:

- Что же дальше? - и моим ответом, впрочем, важен вопрос.

Но кроме мига этого все было слишком бережным и осторожным настолько, что отец твой, оберегавший тебя втройне, ибо видел в тебе женщину не менее, чем дочь, ведь была ты ему некровная, поверил в бережность нашу и оставлял меня ночевать, не опасаясь утренней синевы губ наших и кругов под глазами, лишь просил не забывать об экзаменах твоих, но в лихорадке, с которой мы узнавали друг друга, отдаляя момент окончательности, под завистливые взгляды твоих сразу исчезнувших подруг и сомневающиеся, но сочувственные - учителей, ты сдавала экзамены легко и абсолютно блестяще. И в этой успешности сказывалась уже тогда вставшая меж нами взаимосвобода, приведшая к несовместности жизней наших, и в конечном итоге не она ли исключила нас полностью из жизни меня - твоей, а тебя - моей, хотя, утратив тебя, я на многие годы потерял ощущение реальности жизни не только своей, но и тех, кто сопутствовал мне на пути моем без тебя.