Страница 72 из 94
"Вот иногда с весны завернет засуха, а тучи идут мимо, и человек не может их остановить. И почему он не может заслониться от морозов, которые налетают то весной, то осенью и все губят? А из-за этого сколько лежит в долинах черной земли, и лишь берут с этой земли одни покосы... Вот заимка наша - разве не хороша! Склоны отлогие, солнечные. Лес. Вода... Почему бы здесь не цвести большим садам? Вот пришла весна, и все бы здесь зацвело розовым цветом и белым цветом - вся долина, до краев, вдруг так бы вот и засветилась! А пришла бы осень - было бы здесь полно яблок, и груш, и разных ягод... А у нас что? Трава... тайга... Пастбища, трава - и все. А на такой земле и хлеба могли бы родиться невпрокос! Но вот климат... Трудно, трудно расти здесь садам, даже и мичуринским. А что бы в наших долинах было, если бы сюда морозы не налетали!.. И почему ученые об этом не подумают? Если бы подумали как следует, то, уж наверно, что-нибудь придумали бы!.."
Здесь же, около кроличьего загона, под однообразный говор Кологоша он впервые прочел "Занимательную геохимию" Ферсмана. Таблица Менделеева, которую он заучивал в классе без особого интереса, теперь вдруг ожила. Она, как магический ключ, открыла перед его глазами тайны гор. И, отправляясь с литовкой накосить травы, он останавливался и подолгу глядел на горные вершины, заросшие лесом, плотно укрытые травой, замкнутые, молчаливые, не тронутые ни киркой, ни лопатой.
Что там, в их недрах? Может, там скрыты чистые кристаллы аметиста и хрусталя; может, залегает руда, сверкающая крупинками золота; может, там хранятся массивы зеленого малахита и сияющих мраморов, как на Урале или в Кузнецком Алатау? Кто знает, какие еще богатства хранятся здесь, на их школьной заимке у Кологоша... Разузнать бы! Разведать бы!.. Сколько работы на свете, интересной и нужной!
И тут же, по неизменной памяти сердца, мысли его снова возвращались к маленькому саду у подножия Чейнеш-Кая.
Костя лежал в прохладной траве возле загона. Глаза его глядели куда-то поверх книги.
"А что-то сейчас там? Привезли новые яблоньки или нет? Посадили или нет? Может быть, как раз сегодня сажают... Эх, сбегать бы посмотреть!"
И, словно наяву, увидел он свою родную Чейнеш-Кая, огромную и прекрасную, и белый дом у ее подножия, и пестрые платья и цветные рубашки школьников, мелькающие среди зелени... и круглую алтайскую шапочку с малиновой кисточкой, сдвинутую на левую бровь, и узкие лукавые глаза, черные-черные - чернее, чем самый черный чернослив...
"Уехала, наверно, - думал Костя. - Пускай! Жалко, с Яжнаем не повидался. Эх, жалко! А Чечек, однако, даже и проститься не пришла... Ну да пускай! Пускай едет. Ей что? Настоящий бурундук - прыг, скок! Разве с таким человеком можно дружить? Разве на такого человека можно надеяться?.. Да еще и упрямая какая: сама виновата и сама же сердится... Ну да пускай, на доброе здоровье!"
Кобас, который лежал рядом, вдруг приподнял голову и насторожил острые уши.
- Ты что? - спросил Костя. - Кого слышишь?
В тайге было тихо. Только ветер шумел по вершинам так же ровно и глухо, как шумит большая Катунь... Костя положил руку на лобастую голову Кобаса:
- Кобас, а почему у тебя черные пятнышки над глазами? Это у тебя брови, что ли? И нос у тебя черный, а сам весь желтый...
Но Кобас, чуть-чуть улыбнувшись Косте глазами, снова скосился куда-то в сторону Кологоша... И вдруг вскочил, отрывисто залаял сквозь зубы, завертел хвостом, бросился к ручью, через который пролегала дорога.
"Что это он, однако? - удивился Костя. - Надо, пожалуй, ружье взять... - И тут же вспомнил: - Вот дурак! Да сегодня же мне тетя Стеша продукты привезти должна. Это же, наверное, она и едет".
Костя спустился к избушке. Лицо его просияло. Конечно, можно разговаривать и с Кобасом и с кроликами, но без человеческого голоса все-таки долго не проживешь! И главное - он сейчас все узнает: как дома, как в колхозе, что с их школьным садом... Много ли яблонек погибло?.. И ездили ли за саженцами в Горно-Алтайск?.. Тетя Стеша, конечно, все это знает...
Широкие кусты закрывали дорогу, но Костя уже слышал мерный шаг лошади, треск сухих сучьев под колесами. Вот уже и дуга, знакомая школьная темно-красная дуга замелькала среди веток. А вот и Соколик идет, помахивая гривой и упираясь передними ногами, чтобы не раскатить с горы возок... И вдруг тоненький задорный и радостный голос зазвенел над Кологошем:
- Кенскин! Кенскин! Кенскин!..
Костя сбежал к ручью, не веря своим ушам:
- Чечек?
Чечек стояла в повозке, туго натянув вожжи. Увидев Костю, она пустила Соколика рысью. Гремя повозкой, Соколик промчался с горы, пробежал через ручей, поднимая высокие брызги, и, с разбегу вынеся повозку на бугор, остановился около избушки. Чечек спрыгнула с повозки:
- Эзен*, Кенскин!
_______________
* Э з е н - здравствуй.
У Кости светились глаза, но ответил он сдержанно:
- Здравствуй!
А Чечек не хотела замечать этой сдержанности. Она подбежала к Косте, шаловливо сдвинула на одну бровь свою шапочку и, смеясь, заглянула ему в глаза:
- Якши-якши ба*, Кенскин?
_______________
* Я к ш и я к ш и б а? - Хорошо ли живешь?
- Ничего, якши, хорошо живу! - И не выдержал, улыбнулся. - А ну тебя, бурундук!
Чечек рассмеялась, захлопала в ладоши. Потом вприпрыжку, вперегонки с Кобасом подбежала к повозке:
- А гляди, чего я тебе привезла! Вот сало - матушка прислала, вот яйца в кошелке, вот бидончик молока. Хлебушек матушка испекла...
Костя, распрягая лошадь, поглядывал на Чечек. Ну конечно, все забыто: ссоры, разлад, огорчения...
Пока он спутывал лошадь и убирал сбрую, Чечек заглянула в избушку:
- А как ты тут живешь? А это твоя постель? А это печка - ты тут обед варишь? И на костре варишь?.. А в избушке у тебя стола нет, ты, как наша бабушка Тарынчак, без стола живешь!.. А, у тебя стол вот где, на улице! Даже скамейки стоят! Кенскин, давай сейчас картошки с салом нажарим...
- Сейчас нажарим, подожди, - сказал Костя. - Ты, однако, сядь, притихни немножко.
Чечек живо уселась на старый обрубок у костра:
- Сижу, притихла!
Костя сунул горящую кору под сложенные поленья:
- Сейчас картошки нажарим и чай вскипятим. Ты только сначала скажи мне: за яблоньками ездили?