Страница 40 из 94
Под этот шепот Федя уснул и увидел во сне, как уводят со двора их маленькую красную коровку Зорьку.
"Не отдам корову! - воевал во сне Федя. - Буду на ферме работать! И Зорька пускай со мной! Не отдам, и все!"
А у самого у сонного текли по щекам слезы и мочили горячую подушку.
ДРУЗЬЯ РАССТАЮТСЯ
Как ни плакал Федя, как ни спорил с родными, по его не вышло.
Что было во сне, все повторилось наяву. Отец съездил в Феодосию, взял билеты на поезд до самого города Орла.
- Собирайтесь, - сказал он матери и тете Фросе и показал им билеты. А когда увидел, что Федя стоит тут же и глядит на него испуганными глазами, отец сказал: - И ты собирайся. Тоже небось какое добришко есть!
Отец уже не ходил на работу. Он разорял свой дом. Снимал электрические провода, вывинчивал лампочки - на новом месте понадобятся. Отрывал замки от дверей и запоры у оконных рам - на новом месте пригодятся. Приглядывался, не содрать ли черепицу с крыши да не увезти ли с собой. Может, там, на новом месте, дорого будет крыши крыть?..
И мать перестала ходить на работу. Она то суетилась, собирала разные вещи, складывала что в ящик, что в чемодан, звонким голосом переговаривалась с тетей Фросей, а то вдруг садилась где попало, и руки у нее опускались. Как бы хорошо ни было там, на Орловщине, а покидать свой дом человеку всегда тяжело...
Зато тетя Фрося будто лет на двадцать помолодела. Она и ящик с посудой сама гвоздями забила. И большую клетку где-то добыла - гусей перевозить. И отцу указывала, что с собой взять, а чего брать не надо. И на мать покрикивала, чтобы не сидела сложа руки да не плакала - здесь в море и так соленой воды много!
А вечером пришел Иван Никанорыч.
- Сами коровку приведете ай мне согнать? - спросил он.
Федя и Данилка в это время спускались с горы. Федя как увидел около своего двора Ивана Никанорыча, так и бросился домой. Сердце у него защемило - пастух за Зорькой пришел.
Мать молча надела Зорьке веревку на рога и вывела ее на дорогу.
- Не отдам Зорьку! - заголосил Федя и начал отнимать у матери веревку.
Но Иван Никанорыч тихонько отстранил Федю, взял веревку, намотал на руку и сказал:
- Не тужи, Федюнька. На новом месте у вас, глядишь, новая корова будет. А твою Зорьку я не обижу. Коровы все на колхозном дворе ей знакомые, вместе пасутся. Не ехать же ей с вами, сам посуди. Она уже привыкла полынь да колючки жевать, ей, пожалуй, на орловских лугах-то и скучно станет...
И повел Зорьку по деревне, на колхозный двор. Федя ревел во весь голос. Данилка тоже хлюпал рядом.
Федина мать молча смотрела вслед своей красной коровке. Мать уже не была веселая и румяная, и глаза у нее не блестели. Она глядела до тех пор, пока Иван Никанорыч и Зорька не скрылись за поворотом. А потом вдруг села на каменную лесенку, которая поднималась к их дому, закрыла лицо руками и закачала головой:
- Ох, что же, что же мы наделали? Весь свой дом разорили!
А на другой день пришла к Бабкиным колхозная грузовая машина. И полчаса не простояла у двора - живо погрузились. Почти никто и не провожал Бабкиных: народ был на работе. Пришла только соседка Катерина да дедушка Трифонов. Да ребятишки со всего колхоза сбежались - и Петруша, и Тоня, и Васятка Тимаков...
Данилка был тут же. Он глядел, как грузят вещи, как ставят большую клетку с гусями, как поднимают в кузов ящики, чемоданы, узлы... Он стоял хмурый, взъерошенный и все поджимал губы и супил черные брови.
Федя стоял у машины. Он уже был какой-то чужой - в белой рубашке, в башмаках, в новой синей кепке. И ни на кого не глядел, только изредка вздыхал.
- Садись с матерью в кабину, - сказал Феде отец. - Прощайся с ребятами!
Но Федя не стал прощаться. Он засопел и полез в кузов, к отцу. Что ему в кабине делать? Оттуда ничего не видно.
Машина сразу тронулась. Федя испуганно вскинул глаза.
- Ребята, прощайте! - крикнул он.
- Прощай! - дружно отозвались ребята.
- Данилка, прощай! - еще раз крикнул Федя.
- Прощай... - еле слышно отозвался Данилка.
Но Федя его уже не слышал. Машина так зарычала, поднимаясь в гору, и подняла такую пыль, что сразу закрыла от него и ребят, и дома, и виноградники на ближних склонах...
Только горы видны были долго. И Теп-Сель, на котором, будто далекая звездочка, поблескивал барабан камнедробилки. И лиловый скалистый утес, который кажется Данилке человеком, сидящим на горе. И дольше всех видна была Феде Большая гора, куда они с Данилкой недавно ходили...
А справа глядело на Федю море, фиолетово-синее среди желтых берегов. Машина повернула - желтые увалы заслонили море. Машина прошла дальше, опять повернула - и еще раз мигнуло море синим глазком. А потом уж и совсем пропало.
Незнакомые горы встали вокруг и заслонили все, что до сих пор знал и любил Федя. Он вздохнул и стал глядеть по сторонам - на кукурузные поля, на виноградники, на колхозы, лежащие у дороги... Но ни одного колхоза не было такого хорошего и красивого, как их колхоз. А что же будет там, где ни гор, ни моря нету?.. И Данилки нет!
А Данилка побрел домой. Достал свои камни. Поглядел на свет сердолики. А он еще злился тогда на Федю, хотел его со двора прогнать. Да если бы Федя сейчас хоть все его камни закинул в море, Данилка бы и слова ему не сказал и сердиться на него не подумал бы!
Данилка пошел было в сад сорвать яблочко. Яблок сколько хочешь, рви, пожалуйста. Вон и сливы почернели. А что одному-то есть - интересно, что ли?
Пришли к обеду отец и мать с работы. Мать поглядела на Данилку и сразу все поняла.
- Не горюй, сынок, - сказала она, - что ж теперь поделать? У нас в колхозе еще хороших ребят немало.
- Это о чем же он горюет? - спросил отец.
- Как же о чем? - ответила ему мать. - Дружок его сегодня уехал.
Отец нахмурился, закурил трубку. Никогда он перед обедом не курит, а сейчас закурил.
- Значит, уехали Бабкины, - сказал он. - Ну что ж, скатертью дорога. Эти люди по всей земле будут бродить, легкой жизни искать. Пускай себе едут - кому такие колхозники нужны?
- Да ведь каждому хочется жить хорошо, - сказала мать. - Вон яблонька и та к солнцу тянется.
- Хорошую жизнь самому делать надо, - сердито ответил отец, - а не искать, где она готовая лежит. Пускай едут!