Утраченная реликвия

- Да, - громко сказал он и тут же, чтобы исключить двоякое истолкование этого короткого словечка и отрезать себе последний путь к отступлению, добавил:

- Да, я возьмусь за это дело. Вы хотите оформить все нотариально? У меня есть знакомый но...

- Икона ваша, - почти простонал Байрачный. - Я вам верю на слово. Будете смотреть?

- Буду, но не здесь, - решился Жуковицкий. - Здесь, сколько бы я ни смотрел, я смогу лишь очень приблизительно определить возраст иконы и сказать: да, похожа. Или, наоборот, непохожа... Послушайте, когда к вам придет сестра?

- Через полчаса... Не беспокойтесь, я потерплю.

Ступайте, у нее свой ключ, она привыкла, она профессионал... А вы ступайте!

- Черт, это я вас заболтал, отнял силы... Простите, бога ради!

- Вы тут ни при чем. Забирайте икону и уходите.

Поскорее, прошу вас, в этом зрелище нет ничего приятного...

Лев Григорьевич поднялся и взял со стола икону.

Бумажный пакет хрустнул, Жуковицкий ощутил вес иконы - совсем ничтожный, несопоставимый с размерами свертка вес высушенной веками липовой доски - и лишь сейчас разглядел мутные, пожелтевшие фотографии, которыми была украшена противоположная стена. На одной из них, самой старой, переломленной посередине, был изображен чубатый молодец с лихо закрученными кверху усами, в гимнастерке и фуражке с кантом - очевидно, сам подъесаул Степан Петрович Байрачный, расстрелянный НКВД в декабре тридцать шестого года. Глаза у подъесаула были похожи на следы от булавочных уколов, гладкая жандармская рожа так и просила кирпича - словом, личность была неприятная. Лев Григорьевич кое-как затолкал икону в портфель, сгреб со спинки кресла пальто и шляпу, простился с хозяином, который его, кажется, уже не услышал, и торопливо покинул эту страшную квартиру, тщательно проверив, защелкнулся ли замок на входной двери.

Уже усевшись в машину и запустив двигатель, он вдруг осознал неизвестно почему, - что в квартире Байрачного не было телевизора.

...Спустя полтора часа Лев Григорьевич закончил первоначальную экспертизу. Насчет чудес он по-прежнему сомневался, но одно было ясно как божий день: предмет, лежавший перед ним на столе, действительно являлся чудотворной иконой Любомльской Божьей Матери, считавшейся безвозвратно утраченной в девятнадцатом году прошлого века. Теперь Лев Григорьевич знал это наверняка. Теперь он не знал другого - что ему делать с этим своим открытием.

И в эту минуту над ухом у него, словно выстрел, грянул телефонный звонок.

* * *

Юрий отпер дверь и пригласил гостя войти. Из узкой темной прихожей знакомо потянуло застоявшимся табачным дымом. Стоявшая полуоткрытой стеклянная дверь в комнату отразила их темные силуэты. Шайтан глухо заворчал на эти силуэты, но тут же сконфуженно умолк, разобравшись в ситуации, и первым проскользнул в прихожую.

Прихожая у Юрия была размером с обувную коробку, и двое крупных мужчин с трудом поместились здесь.

Юрий закрыл входную дверь, включил свет и прислонился к двери спиной, давая гостю возможность снять свой армейский бушлат. Из комнаты доносилось цоканье собачьих когтей по полу и частое пыхтение: пес принюхивался, осваиваясь в незнакомом месте.

- Шайтан, не хами! - стаскивая ботинки, негромко прикрикнул гость. Сидеть!

Пес появился на пороге прихожей и уселся там, преданно глядя на хозяина. Судя по выражению его морды, он осматривал квартиру вовсе не из любопытства, а лишь для того, чтобы убедиться в отсутствии засады. "Артист", - подумал Юрий.

- Клоун, - будто прочитав его мысли, сказал хозяин собаки. - Обормот. Ну, куда тут у тебя? - обратился он к Юрию.

- Проходи, не заблудишься, - ответил тот, стаскивая куртку. Выключатель справа, на стене.

Гость шагнул в комнату, щелкнул выключателем и присвистнул.

- Хоромы, - сказал он. - Пещера Али-Бабы.

- Нормально, - проворчал Юрий. - Мне хватает.

Кухню найдешь? Вот и действуй.

Гость, однако, не торопился проходить на кухню.

Юрий вошел в комнату и увидел, что тот стоит у стены напротив окна и разглядывает развешанные над кроватью фотографии. На фотографиях было много вооруженных людей в камуфляже. Кое-кто из этих людей остался только на снимках, сделанных дешевой "мыльницей", а двое уцелевших стояли здесь, в этой комнате с низким потолком, заставленной дряхлой отечественной мебелью и дорогой японской электроникой.

- Узнаешь? - спросил Юрий.

- Да, были денечки, пропади они пропадом, - вздохнул гость. - А у меня вот и фоток не осталось. Сгорело все к чертовой бабушке вместе с грузовиком. Колонну обстреляли, понимаешь, да так ловко, что... Ну, словом, самого еле-еле вытащили.

Юрий прошел на кухню, открыл холодильник, сунул водку в морозилку и оценил свои съестные припасы. Припасов было не густо, но кое-что отыскалось. Тут его мягко толкнули в бедро, оттесняя от распахнутого холодильника, и толстый собачий хвост несколько раз тяжело стукнул по дверце кухонного шкафчика.

- Жрать хочешь? - спросил Юрий, и Шайтан утвердительно проскулил в ответ. - Придется подождать, приятель.

- Шайтан, фу! - возмущенно воскликнул гость, появляясь на пороге кухни. - Ты, я вижу, совсем освоился. А ну сядь! Место!

Пес совсем по-человечески вздохнул и, понурившись, побрел в прихожую, где и обрушился на пол с таким стуком, будто кто-то уронил охапку дров.

- Разгильдяй, - сказал его хозяин. - Надо бы им всерьез заняться, да все недосуг.

- А не поздно? - спросил Юрий. - В его-то возрасте...

- В каком еще возрасте? - удивился гость. - Год собаке, в самый раз дрессировкой заняться...

- Как это год? - Юрий перестал резать ветчину и удивленно воззрился на гостя, получив в ответ не менее удивленный взгляд. - Почему год?

- А что такое? Погоди-погоди... Ты что же, решил, что это тот Шайтан? Тот самый? Да ты что, командир!

Собаки столько не живут, особенно те, которые по-настоящему работают, как Шайтан работал. Это сын его, понял? Когда мы в Москву вернулись, я его еще успел разок повязать. Думали, ничего из этого не выйдет, а вот, видишь, получилось...

- Вон оно что... - Юрий вздохнул. - А я-то думал... Слушай, но ведь вылитый!

- Порода, - сказал хозяин пса и тоже вздохнул. - Как говорится, гены пальцем не раздавишь. Вообще-то, Шайтану бы еще жить да жить. Восемь лет ему было, для собаки - не возраст. Но ранили его крепко, знаешь ли... Ичкеры ведь за него награду объявили - уже после того, как ты ушел. Пять тысяч зеленых - неслабо, да?