Наваждение

Нежные уговоры постепенно возымели действие. Обстрел гравием прекратился. Алые вспышки уступили место тревожным оранжевым огонькам, а пронзительный свист перешел в капризное гудение. Кинц поднялся и начал осторожно пятиться. Глориэль взвыла, однако воздержалась от военных действий.

- Ну вот, по-моему, удалось ее переубедить, - удовлетворенно заметил Кинц. - Правда, она повеселела? Думаю, теперь она разрешит нам уйти.

- Разрешит? - Элистэ трясло от страха и бешенства. - Разрешит! С каких это пор жалкая ничтожная кучка железных деталей стала распоряжаться нашими приходами и уходами?

- Тише, моя дорогая, она может услышать!

- Ну и пусть!

- Дитя мое, будь терпеливой, пойми - мы имеем дело с чрезвычайно сложным устройством, хрупким и очень ранимым...

- Она чудовищно избалована! Добрый удар кувалдой пошел бы ей только на пользу.

- Нет, нет, насилие никогда не помогает. Если б ты могла проникнуть в ее многочисленные тревоги, в ее нужды и страхи...

- А как быть с моими страхами? Эта тварь пыталась меня убить!

- Что ты, ничего подобного! Она всего лишь расстроилась, подумав, что ее бросили...

- Она прекрасно знала, что делает! А я в результате не могу и шагу ступить.

- Умоляю, дитя мое, постарайся! Нам бы только выбраться на дорогу. Сумеешь? Обопрись на меня.

Дядя Кинц пришел в такое волнение, его узкое лицо под обличьем усатого матроса покрылось такой смертельной бледностью, что Элистэ пожалела о своей вспышке и умерила тон.

- Со мной все в порядке. Я преувеличила. Прошу прощения. Идемте, дядюшка, - сказала она.

Кинца не пришлось просить дважды. Взявшись за руки, они покинули Средоточие Света и быстрым шагом прошли по извилистым темным дорожкам. Выйдя из садов Авиллака, они разжали руки. На улице видавшему виды моряку с его юным спутником удалось сесть в ободраннейший из фиакров.

Кинц распрощался с Элистэ у дверей пансиона и отправился по своим ночным делам. Она не знала, чем он будет заниматься, он же не приглашал ее с собой. Элистэ проводила взглядом крепкую высокую фигуру, пока та не растворилась во мраке, потом обошла пансион и на заднем дворе, спрятавшись в тени от случайного взгляда, развеяла наваждение, скрывающее ее подлинный облик. Вернув себе прежний вид, она вошла в пансион и поднялась в квартирку Дрефа. На лестнице и в коридоре, к счастью, не было ни души. Дреф, конечно, отсутствовал; последнее время он редко появлялся дома. Не приходилось сомневаться в том, что он и его дружки-нирьенисты где-то обсуждают очередной безумный и безнадежный план вызволения наставника и товарищей. Ох, не сносить ему головы! Впрочем, нет, он слишком умен. Но безрассуден - всегда безрассуден. Арест грозил ему каждый день, и никакие ее слова или действия не могли его удержать - или помочь ему. Он не хотел от нее помощи и в помощи не нуждался - как не нуждался и в ней самой. Элистэ ненавидела этого выскочку серфа почти так же сильно, как собственное бессилие и бесполезность. Хорошо хоть она понадобилась дядюшке Кинцу, пусть в качестве носильщика. Завтра вечером он возьмет ее с собой, не отвертится. Ей надоело вечно сидеть без дела, хватит!

Немного приободрившись, Элистэ разделась до нижней юбки. Резкая боль в ноге напомнила ей об обстреле. Там, куда угодили пущенные Глориэлью камешки, кожа уже потемнела. К утру появятся черные синяки. Не будь не ней столько юбок, она могла бы остаться хромой на всю жизнь!..

Глориэль. Что за бешеная, ревнивая, зловредная и балованная Чувствительница! К тому же опасная Но дядюшка Кинц не хочет этого замечать - носится с ней, как балбес с шарманкой, и ничто на свете не способно открыть ему глаза. Что ж, в конце концов он ее сотворил. А она, безусловно, может приносить пользу - один раз она это уже доказала и скоро, может быть, даже завтра, докажет снова.

Завтра.

Элистэ задула свечу и легла в постель. Она таки пойдет завтра с дядюшкой. Элистэ закрыла глаза, и ни боль в ноге, ни тяжесть на сердце не помешали ей мгновенно провалиться в сон.

Когда она проснулась, в квартирке было пусто и тихо. Дверь в комнату Дрефа стояла открытой, постель аккуратно застелена; он явно не ночевал дома. Поднявшись, Элистэ обнаружила, что ушибленная нога распухла да еще и разболелась, так что согнуть ее в колене было почти невозможно Опустившись на край постели, она осторожно помассировала ногу. Нужно наложить компрессы - лед, масло, грязь, все что угодно, лишь бы расслабить мышцы: хромать ей никак нельзя Если дядя Кинц решит, что ей трудно передвигаться, он ни за что не возьмет ее с собой.

Легкие упражнения вроде бы принесли облегчение. Благодаря разным процедурам к десяти утра Элистэ уже могла пройтись ровным упругим шагом. Теперь оставалось всего лишь сохранить себя в форме.

Как она и предполагала, день тянулся страшно медленно. Дреф не появлялся. Элистэ коротала время за чтением, вышиванием и бесконечными чаепитиями. Обычный день в ряду остальных: одиночество, скука - и все же благодать по сравнению с зимними ужасами Восьмого округа. Время от времени она вставала размяться - прохаживалась, приседала, подпрыгивала. Нога вела себя неплохо, и все должно быть нормально.

Наконец наступил вечер. Когда солнце зашло и последние закатные блики догорали в небе теплыми оттенками красного, Элистэ постучалась к Кинцу. При других обстоятельствах она бы не стала беспокоить его так рано: старый кавалер вел сугубо ночной образ жизни и в этот час мог еще отдыхать. Но сегодня Элистэ не выдержала.

Кинц сразу открыл; ее приход явно доставил ему удовольствие. Выглядел он, возможно, чуть озадаченным и рассеянным, впрочем, не более, чем обычно, и уж совсем не похоже было, что он сейчас только проснулся. Большие бесцветные глаза за стеклами очков смотрели внимательно и ясно, свободная серая одежда была в образцовом порядке - как всегда. Элистэ впервые в жизни задалась вопросом: а спит ли он вообще? Не входит ли сон в число тех житейских мелочей, без которых он решил обойтись?

Она приготовилась упрашивать и спорить, но, к ее облегчению, не понадобилось ни того, ни другого. Дядюшка Кинц охотно согласился взять ее с собой в сады Авиллака при условии, что она примет личину по его выбору.