Наваждение

Белозубая улыбка озарила его худое лицо.

- Возвышенная дева!

Упраздненная форма обращения. Он отвесил поклон с изяществом, которое ей что-то напомнило... да, издевательскую почтительность, с какою он давал ей почувствовать разделяющее их расстояние, после того как она из девочки превратилась в девушку. На какое-то время он было сбросил эту маску, но теперь снова ее надел.

- Я польщена, сударь. - Элистэ присела в реверансе, отвечая ему тем же и с радостью про себя отметив, что ее голос, ровный и чистый, не выдал обуревающих ее чувств. - Дреф, вы прекрасно выглядите Судя по всему, государственные заботы помогают вам сохранять себя в форме.

- Государственные заботы - удел Шорви Нирьена. Куда мне до этих высот!

- Бросьте, вы способны достигнуть любых высот. Но как, в таком случае, прикажете вас называть?

- "Грязный политикан", вероятно, подходит лучше всего.

- А что, звучит совсем недурно. Прогуляемся?

- Почту за честь.

Она взяла его под руку, и они пошли по дорожке под тихой сенью деревьев. Народу в парке почти не было. Прохладный воздух обдавал их клейким запахом свежераспустившейся зеленой листвы. Заходящее солнце, пробиваясь сквозь кроны, тут и там покрывало землю густо-красными пятнами. Шеррин исчез, и время, казалось, рванулось вспять. Вот так же могли бы они бродить по лесам Дерриваля, словно последних двух лет не было и в помине...

Элистэ поинтересовалась, как продвигается работа Ассамблеи, и он начал подробно рассказывать. Как всегда, увлекательно и по делу, но она слушала вполуха - в ней постепенно росло внутреннее напряжение, от которого сжималось горло. До нее не сразу дошло, что Дреф замолк. Она пришла в себя минуты через две или три и лишь тогда, встрепенувшись, в упор встретила взгляд его немигающих черных глаз.

- Что с вами, Элистэ? - тихо спросил он.

Она остановилась и посмотрела ему в глаза.

- Я давно хотела с вами поговорить. - Тоном выше, но голос такой же звучный и ровный. - Хотелось бы услышать ваше мнение... или совет Видите ли, после всех перемен, случившихся за последнее время, я просто не могу жить по-старому, то есть в вашей квартире. Вы мне не муж. Пусть вы никогда не ночуете дома, все равно так продолжаться не может. Да вы и сами понимаете, верно?

Дреф кивнул с бесстрастным видом. Жалел ли он о ее откровенности или, напротив, испытал облегчение от того, что слова наконец сказаны? По его глазам нельзя было угадать.

- Мне нужно принять решение. Я могу уехать за границу, присоединиться к другим Возвышенным изгнанникам. Могу остаться в Шеррине и выяснить, кто из родни уцелел и выбирается сейчас из-под руин - теперь им нечего опасаться. Или же попробую вернуться в Дерриваль, в свое родовое гнездо, только вряд ли тамошние коммунары мне это позволят. А еще я могу купить домик и поселиться недалеко от дядюшки, хотя, конечно, не с ним.

- Как, укрыться в одинокой лачуге на продуваемых ветрами холмах Фабека? Не представляю вас в роли отшельницы.

- Если честно, я тоже. Но я должна найти выход.

- Понимаю. Что ж, вы свободная женщина, ничем никому не обязаны. Чего бы вы хотели больше всего на свете?

У Элистэ было такое чувство, словно ей стягивают голову узловатой веревкой.

- Больше всего на свете, - раздельно произнесла она, - я бы хотела выйти за вас замуж. Если, конечно, вы готовы взять меня в жены.

Воцарилась мертвая тишина. Тени под деревьями совсем сгустились. Дреф застыл на месте, Элистэ не могла разглядеть его лица.

- Я люблю вас, Дреф. По-моему, я всегда вас любила, но сколько времени у меня ушло, чтобы это понять! И еще больше - чтобы признаться. Не знаю, хотелось ли вам услышать от меня такое признание. Жаль, если нет. Но я сказала чистую правду, только этим я и живу, и мне хотелось, чтобы вы знали.

Веревка отпустила. Что бы ни воспоследовало, самое страшное миновало.

- Вам... вам нелегко дались эти слова, - произнес Дреф не своим, дрогнувшим, даже робким голосом.

- Нелегко. Но повторять их с каждым разом все легче. Я вас люблю.

- Вы остались все той же несносной девчонкой. Разве я могу не любить вас? Я любил вас всегда, но никогда не ждал и не надеялся, что смогу в этой жизни раскрыть свое чувство.

- Никогда?

- Никогда.

- Даже после революции?

Сердце рвалось у нее из груди. Он сказал...

- Особенно после революции. Я встретил вас - голодную, больную, затравленную. Вам некуда было податься. Я был бы последним подонком, если бы воспользовался вашим безвыходным положением.

- Так вы молчали из рыцарства?

- Не столько из рыцарства, сколько из цинизма, вечного моего порока.

- Разве можно одновременно быть нирьенистом и циником?

- Еще как! При всех своих прекрасных республиканских убеждениях, я и мысли не допускал, что Возвышенные способны расстаться с собственными предрассудками. Возвышенные, считал я, пойдут на муки и смерть, но не покорятся. Закон может лишить их привилегий и титула, но не затронет их самосознания. Да и кто такой серф в глазах Возвышенных? Скотина о двух ногах, не больше. И этот порядок вещей представлялся мне неизменным, барьер - непреодолимым.

- А теперь?

- Теперь...

Он привлек ее к себе и поцеловал - так же крепко, как тогда, в дилижансе, при въезде в Пенод. Элистэ обняла его и вновь почувствовала, что не владеет собой; только на сей раз не было ни страхов, ни сомнений, ни внутреннего протеста.

Так они и стояли обнявшись летним вечером в тени деревьев. Парк постепенно погружался во тьму. Дреф крепко прижал Элистэ к груди и сказал чуть насмешливым голосом, глядя поверх ее головы:

- А ведь ты станешь мадам сын-Цино. Представляешь? Как тебе это понравится?

- О, понравится. Мне что-то подсказывает, что это имя способно снискать куда больше славы, чем во Дерриваль.

- Как знать? И что вообще нам известно? Мы перетряхнули наш мир, он меняется на глазах, - будем надеяться, к лучшему, но кто скажет наверняка? Мы можем просчитывать расстановку сил, прикидывать характер перемен и пытаться воздействовать на их результаты - и все равно будем подобны слепцам, что пытаются повелевать бурей.

- Просчитывать расстановку сил? - Элистэ подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза. - Прекрасно. Но сумеете ли вы просчитать воздействие такой силы, как дядюшка Кинц?