Стукач

На следующее утро Ковалев, хмырь и душара, перевернул застеленную постель Веткина, дерзко глядя при этом на ее владельца. Веткин поначалу остолбенел от такой наглости, затем рванулся в сторону "обуревшего душары". Но вокруг отпрянувшего и съежившегося Ковалева мгновенно выросли хмурые напряженные дембеля: "Молодого бить!? За что? Он же нечаянно!"

Опешивший Веткин растерянно огляделся. Вокруг с перекошенными от злости лицами стояли те, с кем он год тянул тяжеленную солдатскую лямку. И даже молодые обнаглели до того, что осмелились смотреть на Веткина с презрением и ненавистью. Солдат разом все понял, и губы у него задрожали.

- Это не я, пацаны! Гадом буду - не я стучал! - зашептал Веткин, нервно облизывая пересохшие губы. - Не я! Не я стучал! Чтоб мне сдохнуть на этом месте! - сорвался на крик солдат, надеясь, наверное, хоть этим доказать свою невиновность.

Но вперед уже выходил Привоз, поигрывая нарощенными к дембелю бицепсами и демонстрируя всем собравшимся наколку - оскалившегося тигра - на правом предплечье.

- Пацан у тебя в штанах, - с отвращением глядя на Веткина, заявил он. Здесь нет для тебя больше ни пацанов, ни братишек. А что сдохнешь - это точно, - загадочно пообещал он и с силой пнув носком кроссовка подушку, подвел итог.

- Заправляй, чмо!

Веткин обвел взглядом палатку, понял, что ему не поверят, и представил, что его ожидает впереди. Плечи солдата опустились, и он медленно начал застилать койку. А вокруг, плотной стеной, стояли те, кого Веткин считал своими товарищами.

Несмотря на то, что ротный обещал задержать отправки подчиненных - все дембеля улетели в установленные сроки. Штаб есть штаб и списки, составленные им, были уже давно утверждены и подписаны.

Как ни старался капитан задержать своих - сделать ничего не смог, так как упорно не называл главной причины. А назови ее, быть может дембелей еще быстрее выпихнули из бригады, а ротному выговор вкатали за то, что таких придурков воспитал.

Счастливые дембеля улетели, а перед самым отъездом, крепко обнявшись со всеми, кроме Веткина, наказали, кивая на него, одиноко стоящего чуть поодаль: "Падлу чмонить!"

Наказ этот в роте соблюдали свято. Стукачей нигде не любят, особенно в армии, где жизнь каждого у всех на виду, и где все знают об этой жизни, почитай, все.

Для Веткина наступили воистину черные дни. И пусть его никто в роте по-прежнему и пальцем не трогал, но сам солдат думал все чаще, что лучше бы его один раз избили до полусмерти, да и забыли о своей ненависти к нему.

От подъема и до отбоя не знал Веткин передышки, и все самые черные грязные работы были исключительно его. А по ночам дневальные не забывали методически, через малые промежутки времени, пинать Веткина, настойчиво интересуясь - не снится ли ему, чмошнику, как он товарищей своих, пацанов из роты офицерью проклятому стучит. Но страшнее этого была постоянная и общая ненависть коллектива, в котором не находилось солдату не только места, но даже уголочка. Даже ребята его призыва напрочь отвернулись от предателя, не желая выслушивать его оправданий.

Через некоторое время Веткин и в самом деле внешне стал походить на распоследнего чмошника, место которому не в боевой роте, а среди опустившихся шлангов, которые привычно таскали алюминиевые баки с парашей от солдатской столовой к свинарнику.

Солдат вечно был грязен, плохо выбрит и взгляд его стал быстрым и затравленным. По всему выходило, что дорога Веткину прямиком в "парашники" и только последним усилием воли солдат старался не перейти черту, становясь не только ротным, но и бригадным чмом. Пути таким изгоям назад в подразделения никогда не было, и Веткин об этом прекрасно знал. Поэтому он хоть как-то старался отстирывать форму и бриться перочинным ножом, так как лезвия с бритвой, чтобы Веткин зачмонел еще быстрее, у него нарочно отобрали деды.

Когда Веткин заступал дежурным по роте - означало это, что не спать ему сутки, ибо никто из наряда, трех его подчиненных солдат, и не думал сменять его ночью. Все дневальные, включая молодых, сладко спали. А Веткин одиноко стоял под грибком, возле полевого телефона и медленно глотал слезы, представляя, что новый день вновь обернется презрением и отчуждением роты.

И может быть несчастье, обещанное Веткину Привозом, непременно произошло, если бы не старшина. Прапорщик, давно заметивший нелады с бойцом, несколько раз подкатывал к нему с расспросами. Но тот отмалчивался и лишь просил старшину ставить его в наряд по возможности в офицерский модуль, что опытный прапорщик и делал, исходя из того, что самострелов по бригаде и так хватает.

Сейчас пристроился Веткин под деревьями на лавочке возле модуля. Солдат дремлет, уткнувшись лицом в колени. Густая тьма накрыла бригаду.

В модуле ревут магнитофоны, громко хохочут и разговаривают офицеры. Музыка становится совсем оглушительной - где-то открылась дверь и кто-то, тяжело ступая, пошел по коридору в сторону выхода. Веткин с трудом поднял голову, всматриваясь в яркий прямоугольник выхода. В нем, покачиваясь, стоял командир второй роты десантно-штурмового батальона капитан Иволгин. Он постоял так мгновение, пока глаза привыкали к темноте, а затем шагнул в сторону солдата. Веткин вскочил, неловко вытягиваясь перед офицером, которого он очень сильно уважал, так как несколько раз был с ним на боевых.

- Сиди, - небрежно махнул рукой капитан, рассмотрев в темноте замершего солдата. - Я и сам присяду.

- Как дела, боец? - спросил ротный, прикуривая, - В горы со мной пойдешь? Не задолбался еще рацию таскать?

- Нет, нет, - заторопился Веткин и дрогнувшим голосом, боясь, что будет послан куда подальше, попросил. - Дайте, пожалуйста, закурить, товарищ капитан?

Иволгин добродушно ткнул пачкой сигарет в солдатскую ладонь.

- Ты же не куришь, Веткин?

- Не курю, а сейчас, вот, закурил, - сказал Веткин, затянулся и тут же закашлялся.

- Гадость это, боец, - засмеялся Иволгин. - Лучше не начинать. Хорошего ничего нет. По себе чувствую. Раньше, в училище, десять километров как лось пробегал - на одном дыхании. А теперь, по горам, - задыхаюсь. Но поделать ничего не могу. С засады вернешься - трусит всего. Тут не только закуришь. Да-а-а!