Страница 22 из 59
Ксана замолчала.
- Вы слышите? Вам не смешно?
- Говорите! - кутаясь в шинель, сказал я тихо.- Где там смеяться!..
Мне было холодно. В пояснице ломило. На минуту мне показалось, что слова Ксаны медленно опускаются в темноту.
- И вот, вместо задач Шапошникова и Вальцева,- наконец снова дошли до меня ее слова,- приходится решать другие... и тоже со многими неизвестными. И, в конце концов, разбив голову и ничего не решив...
Тяжелый звон, качаясь, опять проплыл между мной и Ксаной.
- Ксана! - сказал я, очнувшись.
Колеса переставали гудеть и вновь стучали, торопливо и сбиваясь.
И вдруг мне захотелось увидеть лицо Ксаны. Вот сейчас же, немедленно!
- Ксана!
Я вынул папиросы. Достал спички.
- Ксана!..
Спичка вспыхнула. Озарила ее круглое, под черной шапкой и волосами чуть приплюснутое лицо. Я встретил ее глаза, задержал их в своих, но желтый мигающий свет вновь сорвался с ресниц, и лицо ее расплылось в темноте. Ксана молчала.
Я затянулся, глубоко, старательно, но дым папиросы показался мне холодным и горьким. "Неужели я заболел?" - подумал я, вновь прислонясь к холодной стене теплушки.
...Медленно жевали волы. Где-то под ними храпел капитан-первопоходник.
- Вы нездоровы, поручик?
- Ерунда, Ксения!.. Знобит...
Рука Ксаны отыскала мою голову и в темноте ласково ее гладила...
- Знамо дело от кого едут, а куда вот - и неизвестно!..
- Как жизнь-то искроили,- а!
Второй солдат выплеснул из котелка белый застывший борщ.
- То есть, до самого, как говорят, до основания!
На Изюмском вокзале стояли 5 беженских поездов и эшелонов 3-го Корниловского полка.
Грязные, поросшие бородой корниловцы сидели возле теплушек и, разложив на снегу снятые гимнастерки и френчи, давили вшей.
Рядом с корниловцами, на другой стороне скользкого от замерзших нечистот коридора, стоял эшелон курских беженцев.
- Лиза!.. Господи, неужели ты не понимаешь!.. Лиза! Ведь не до удобств теперь!..
- Серж!.. Мой Серж!.. Я больше не могу! Не могу-у! Я шел к начальнику станции.
- Господи!.. За что? - опять приглушенно донеслось из-за дверей закрытой теплушки.- Господи!.. О, наша несчастная, многострадальная, русская интеллигенция!..
- Ти-ли-бом, ти-ли-бом, повстречался я с жидком! - пел какой-то молодой корниловец, растягивая разбитую и трепаную гармонь.
...А на станции - в залах - лежали больные. Воздух в залах был сперт и душен. В разбитые окна дуло.
- Эй, ноги!.. Сторонись, ошпарю!
- На полатях, что ль?..
- Господи!..
- Твою мать, вдарю!..
И тут же, сквозь стон, крик и ругань - бесконечно долгое:
- Пи-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-ить!..
* * *
- Ксения, к вечеру мы будем в Лимане. Счастливо. Не поминайте...
- Ти-ли-бом...
- Мы, Ксения, двинем на Славянск. Оттуда на Лозовую. Думаю, на Лозовой мы найдем дроздовцев.
- Ти-ли, ти-ли, ти-ли бом...
- Едоков, да подсоби же! - У меня уже не было сил без помощи взобраться в теплушку.
- Поручик, я не могу бросить вас так... в таком состоянии.
- Глупости, Ксения!
- ...тили-бом,- оказался военком!.. ...Ухватив меня под мышки, Лехин и Едоков подымали меня в теплушку.
- Понимаю, голубчики, понимаю!.. Как не понять!.. Да много теперь сахару этого!.. Все везут!.. Нам бы сатину, голубчики, аль ситцу... Дорого теперь хлеб-то!..
И снова поезд отходил от станции, волоча вдоль снежных канав полосы взрытого ветром дыма.
Наша теплушка шла в хвосте корниловского эшелона. Паровоз мы бросили нечем было топить. Машиниста отпустили.
Над крышей теплушки бежал ветер. Один из волов выдавил рогами прогнившую доску стены. Сквозь пробоину валил сухой мелкий снег.
Я лежал на полу. Кутался в шинель. Иногда бредил. На пулемете возле меня сидела Ксана.
- Поручик, я не оставлю вас...
Она играла пулеметною лентой. Вдруг встала, подошла к волу и прижалась щекой к его широкой шее.
- Не оставлю... никогда!..
За дверью бежали снежные дали... "Ксана!..- думал я.- Ксана!.. Милая!.."
...А в Лимане мы расстались...
Когда Ксана ушла, капитан-первопоходник вдруг очень обеспокоился моим здоровьем.
- Нет, поручик, здесь вы лежать не можете... Дует, снег... А у вас тиф... я знаю... Я устрою вас в теплушке с печкою. Хотите? Переговорю с капитаном Мещерским,- мой хороший знакомый,- вмиг... Хотите?
Он ушел, и вскоре меня отвели в одну из теплушек корниловского эшелона.
- А за пулеметы не извольте беспокоиться, господин поручик,- уходя назад в нашу теплушку, сказал мне Едоков.- Ну, значит, до следующей станции. Изведывать будем...
Корниловцы играли в карты.
Умирают туберозы
На моем столе.
Звезды падают как сле-езы
В дымно-синей мгле...
мягким баритоном пел штабс-капитан Мещерский, бравый корниловец, с черепом на рукаве гимнастерки. Наконец эшелон рвануло...
НОЧЬ В СЛАВЯНСКЕ
- Несите! На вокзале не может не быть летучего отряда. Но скорей, не останьтесь, эшелон сейчас идет...- И, подойдя к двери теплушки, штабс-капитан Мещерский быстро ее раздвинул.
- Ну!.. И этого...
Поручик Бобрик, лежащий рядом со мною марковец, протяжно и глухо застонал.
Была ночь...
Когда меня несли на вокзал, звезды в небе - много звезд - кружились в глазах красными шариками. Руки свисали вниз. Кисти болтались. Два раза - за разом раз,- точно о тяжелые мертвые струны, ударились, отскочили и вновь ударились о что-то холодное.
- Осторожно, рельсы! - сказал первый солдат.
- Вижу,- сказал второй. - Эх, и ночь же!..
И вот красные шарики куда-то укатились - вдруг, внезапно, точно стрелки, сбежавшие под гору. Над глазами закачался желтый круг. "Лампочка..." - подумал я и почувствовал - вдруг, сразу: больше не качаюсь...
Меня положили на пол.
- Никаких летучек нет! - сказал первый солдат. "Ефрейтор Филимонов говорит",- узнал я голос вестового штабс-капитана Мещерского.
- Ну да ладно! - сказал второй.- Пусть полежит, Идем!
"Филимонов! Эй, Филимонов!!" - хотел крикнуть я, сразу поняв: меня бросают... здесь я умру!..- но ни крикнуть, ни сказать, даже шепотом: "Филимонов, эй, Филимонов!" - я не смог...
Только поднял голову. Две солдатских спины уходили за дверь. За дверью качалась ночь. В ночи качались звезды.
- Эй, Филимонов! - крикнул я наконец и сразу же лишился сил. Голова ударилась о пол. Желтый кружок над дверью - красными, двойными, тройными кругами - вниз, кверху - во все стороны расползся по темноте...