Черное кружево

Предложение Моргана было принято. Они зашили тела погибших, двоих с бригантины и четверых с брига, в их матрасы и спустили за борт. Потом, выбрав якорь и поставив импровизированные паруса, взяли курс на юго-запад. Спустя четыре дня, с трудом добравшись до острова, пираты со вздохом облегчения бросили якоря в бухте.

Остров, казавшийся маленьким раем, не имел названия. Менее двенадцати миль в длину и шесть в ширину, он вздымался на западе крутым утесом высотой в сто сорок футов, постепенно понижаясь и переходя в плоскую равнину на востоке. Известняковый утес пронизывали, словно соты, многочисленные трещины и пещеры, в нескольких местах из нее били пресные источники, слившиеся в ручей, что делало остров обитаемым. На северной стороне, где в берег врезалась небольшая бухта, виднелись следы человеческого жилья — остатки фундаментов домов и сгнившие бревна примитивного причала. Однако сейчас их появление приветствовали лишь чайки и крачки, парящие в голубом с медным оттенком небе и оглашающие пронзительными криками искрящееся от солнца море, как будто подчеркивая безлюдье этих мест.

Остаток дня пираты занимались разгрузкой кораблей, перевозя на остров на спущенных с обоих судов баркасах ящики, бочки и тюки. Команды «Ворона», «Черного жеребца» и «Пруденс» расположились на берегу тремя отдельными группами. Они явно не желали сближаться друг с другом. Даже раненые, находящиеся под присмотром индийца с «Ворона», которые, казалось, могли рассчитывать на взаимное сочувствие, не проявляли стремления к общению.

На берегу соорудили палатки, укрепив запасные паруса на кольях из стволов молодых деревьев. Потом на свет извлекли котлы и жестяные тарелки, захваченные на корабельных камбузах, после чего несколько человек с мушкетами на плече отправились в лес охотиться на диких свиней. Не прошло и часа, как оттуда донеслась пара выстрелов. Через несколько минут охотники возвратились, держа на плечах шест с привязанной к нему свиньей весом более двухсот фунтов. Ее мяса вполне должно было хватить, чтобы накормить около сотни человек, устроивших лагерь на морском берегу.

Ближе к вечеру Морган подозвал двоих матросов и приказал им расчистить место на опушке леса, на некотором удалении от палаток, стоящих вдоль изогнувшегося дугой берега бухты. Подготовив площадку, они принялись сооружать хижину с четырьмя стенами и островерхой крышей из шестов, покрытых длинными и тяжелыми пальмовыми листьями.

— Посмотрите ваше новое жилище, мадемуазель Лафарг, — объявил Морган, когда матросы закончили работу.

До сих пор он даже не намекал, что хижина предназначается для нее, и Фелисити не осмеливалась на это надеяться. Наградив его исполненным сердитой благодарности взглядом, она направилась к открытой двери и вошла в нее.

Хижина была не слишком велика: менее четырех шагов Фелисити в одну сторону и три шага в другую. В такой тесноте могло хватить места лишь для небольшого стола и стула, если поставить их у входа, да для соломенного тюфяка, который можно положить в дальнем углу.

Однако это жилище показалось ей уютным и уединенным; в нем пахло свежей, недавно срезанной зеленью. Через раскрытую дверь сюда проникало слабое дуновение ветерка, а над головой тихо шелестели листья пальм, чьи кроны слились в единый купол. За стеной начинались густые заросли колючих кустов бугенвиллеи, чьи цветы с тонкими, словно бумага, лепестками нависали над крышей ярко-алой массой.

В дверном проеме возникла тень. Наклонив голову, в хижину вошел Морган, держа в обеих руках какой-то предмет. Поставив на земляной пол небольшой стол, он обернулся и бросил у стены нечто вроде пары покрывал с завернутой в них одеждой. Фелисити не успела ни о чем спросить, как следом за Морганом вошел матрос с двумя стульями и фонарем, а потом — еще один, с целым набором кухонной утвари и тарелок. Сложив эти пожитки на пол, они удалились, получив от Моргана разрешение отправляться куда угодно.

— Похоже, — проговорила Фелисити, оглядевшись по сторонам, — ты позаботился обо всем.

— Я старался.

— Мне хватило бы палатки из паруса, как и всем остальным. Не нужно было затевать эту стройку для меня одной.

— Это не только для тебя, — тут же пояснил Морган.

Фелисити обернулась, пристально посмотрев на него.

— Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что буду жить здесь с тобой.

— Конечно, как же я сразу не догадалась? — сказала она, слабо улыбнувшись. — Мой охранник должен постоянно находиться рядом.

— Да.

— Это очень хорошо, что ты предупредил меня заранее, а то я могла бы постелить только один тюфяк!

— Тут я дал маху, — согласился Морган, посмотрев в глаза девушки пристальным долгим взглядом. Затем он повернулся и, выйдя из хижины, зашагал прочь.

Фелисити развела костер и, пока дрова прогорали, превращаясь в угли, на которых она собиралась зажарить переднюю ногу свиньи, доставшуюся им с Морганом, попробовала навести в хижине хотя бы подобие порядка. Она расставила стол и стулья, нашла большую корзину для кухонных принадлежностей и укрепила на стенах несколько крючков, чтобы вешать на них одежду. Покончив с этим, она задумалась над тем, как лучше устроить постели.

Выход был только один: установить стол на песчаном полу в центре хижины и, расстелив с обеих сторон покрывала, положить на них тюфяки так, чтобы они не соприкасались. При этом ей в голову закралась мысль, что Морган, возможно, рассчитывал, что она положит их рядом, однако такое предположение тут же показалось ей нелепым. Он не будет действовать столь изощренно. Если бы ему захотелось восстановить между ними близость, он бы заявил об этом напрямую.

Но что, если она ошибалась? Однажды он воспользовался ее отношением к отцу, чтобы заставить изображать показное расположение к испанцам; расположение, которое могло бы стать потом настоящим, если бы обстоятельства сложились по-другому.

Нет, ей не следует думать о таких вещах. Фелисити вдруг сделалось смешно. Морган Маккормак ничего не хочет от нее. Возможно, время от времени в нем просыпается что-то похожее на желание, однако ему ничего не стоит справиться с этим без особых усилий, что вполне можно объяснить лишь ненормальностью положения, в котором они оказались, и отсутствием возможности общения с другими женщинами. Какое ей в конце концов дело до того, что он испытывает беспокойство, находясь с ней рядом? Бог с ним. Она должна радоваться тому, что он чувствует себя как бы не в своей тарелке. Он это заслужил, так ведь?