Страница 11 из 17
Она думала о большой и противной твари, которая украла мальчика и сделала его коро лем наслаждений. Она стала тихонько покачиваться, баюкая и усыпляя спокойными нежными прикосновениями мечты Илии о женщине, которая будет неожиданной.
- Я вижу! - сказал Илия шепотом. - Я вижу снег!
- Ну, тогда я королева наслаждений! - сказала Ева.
***
В обед Федя пил водку, а Хамид - французское вино. После мяса и горячих лепешек, жирного плова с молодым барашком и черносливом, гороха с улитками, помидоров, фаршированных петушиными гребешками, Хамид уговаривал Федю пить кофе с халвой, а Федя мычал, качая головой. Он не ел сладкого после водки.
Порешили перейти на другой ковер и за фруктами вспоминать все хорошее, что было. Но, как это обычно водится, разговор тут же перешел на воспоминания о похоронах общих знакомых. Интернатовских осталось очень мало.
- Хамид, - сказал Федя, загрустив, - она убила Макса Черепаху. Я бы в жизни не поверил, что баба может убить Макса. Она сейчас мне сама сказала. Она сказала, что я тоже тварь! Говорю тебе, это она! А ведь Макс был такой... Нет, ты только подумай - свернуть Максу шею!
- Я никогда не любил Макса. - Хамид тоже загрустил. - Но благодарен ему за все.
- Я тут вспомнил, - Федя не стал уточнять, где именно он вспомнил, про наши договоры. Помнишь, мы писали в интернате?
Хамид замер.
- Ладно, не вспоминай. Я знаю, тебе тяжело.
- Мне не тяжело. Я после этого все в жизни перепробовал, Федя. Ты знаешь, каких я мальчиков имел. Какие имели меня! Но я, наверное, так далеко забрался, чтобы никогда не услышать этих слов - учитель физкультуры.
- Брось, Хамид, ты, если что, сразу вспоминай, как Макс тогда первый раз в жизни поел от души!
- Родись заново счастливым, Макс, и пусть всегда тебя хранит Аллах! Хамид поднял бокал вверх. - Да, он поужинал тогда на славу.
- Больше всего, - задумчиво вспомнил Федя, - ему понравилась печенка.
- Сырая печенка учителя физкультуры, - уточнил Хамид.
- А помнишь, как его привезли в интернат? Дебил дебилом...
- Стреляют наших... Какие времена, Федя! - Хамид утирал рот и облизывал пальцы. - Что смотришь? Думаешь, плохо воспитан? Нет, Федя. Здесь полагается после плова все пальцы облизать, а напоследок - большой, им и показать хозяину, как ты сыт и доволен.
Я иногда думаю про себя как не про себя. Будто не я это. Вдруг - раз! - ловлю себя на том, что пальцы облизываю. Или вот вчера: высморкался в халат. Это ужасно, Федя. Как будто я живу чужую жизнь. Если это - мое, тогда почему я это замечаю? И ты, Федя, скажу я тебе, другой ты стал. Разве ты когда раньше так делал с женщиной?
- Это ты про Евку, что ли? Сам удивился, но меня всегда природа выручала, выручила и сейчас, не дала в рабство к бабе попасть и в ногах у нее валяться. Я как проснулся! А ведь мог столько глупостей наделать! Ты пойми, если бы я с ней ласково, присох бы. А так мне самому не понравилось, но опорожнился хорошо. Здоров! А вот спорим, она от меня тащится!
- Есть такие женщины, - согласился Хамид, подумав, - полюбит, только когда ее побьешь. Любит хорошую тяжелую руку, ее это возбуждает. Но это не тот вариант.
- Тот, не тот. Она меня никогда не забудет. А я, поверишь, даже и видеть ее не очень хочу. Давай на спор!
- Про что?
- Придет прощаться! - Федя загнул палец и сыто отрыгнул. - Смотреть будет, как мартовская кошка. - Он загнул следующий. - И захочет прикоснуться! К ноге, к руке, но захочет!
- Да, я уже почти проиграл, - сказал Хамид, восторженно глядя на Федю. - Она уже попросила танцевать тебе вечером, сейчас тренируется. А на что хочешь?
- На мальчика твоего, Илию.
- Федя, как ты можешь?! Ты же знаешь, что я не могу отказать гостю ни в чем, ну почему ты попросил его?! Злой ты, Федя, все-таки.
- Я не злой, я победитель! Проси что хочешь!
- Нет такой вещи, - сказал грустно Хамид, - которую можно попросить взамен Илии. Хотя... - Он задумчиво рассматривал рисунок на ковре.
- Ну?!
- Если ты проспоришь, если ты вдруг проспоришь, я возьму себе Наталью.
- Как? - не понял Федя, потом откинулся на подушки и рассмеялся большим и глубоким ртом. - Да ты видел ее, знаешь, какая она стала?
- Она все равно от тебя ушла, я чувствую, что ты недоброе ей хочешь сделать.
- Нет, ты серьезно думаешь, что это все та же девочка сорок четвертого размера, с косой, ласточка поднебесная? Она двинулась на русском стиле, распухла, как сдохшая корова, а ко всему еще и стала извращенкой! - Федя совершенно искренне в этот момент ненавидел Наталью. - Если тебе все рассказать! Я велел привезти ко мне одного киношника, так, ничего особенного, соплей перешибешь, а ей, видишь, его интеллигентность понравилась. Он в рот ни капли не брал спиртного, снимал препоганейшие фильмы, из этих, умных страдальцев, на которых понос от свободы напал! Она ему водку с поцелуями вливала, нет, ты пойми, ну имела бы она его, черт с ним, так нет! То она лошадь с ним по первому снегу ищет, то в бане ему клизму делает! Я ее выпорол, потом в зоопарке павлина купил, ехал мириться, а она сбежала.
- У тебя всегда было плохо с воображением, - рассердился Хамид. - Ты поэтому и русскую эту так изнасиловал, что не можешь представить, что еще можно делать с красивой женщиной. Да, представь себе, да! Она все та же девочка с косой, та же ласточка!
- Принято! - сказал Федя одеревеневшими губами. - Но я обиделся на тебя, Хамид.
Извини меня, дурака. - Хамид сложил руки и поклонился. - Но я тоже почему-то подумал, что мы видимся в последний раз.
***
В интернат новеньких привозили редко. Милицейская машина тормозила сначала на пропускнике, потом въезжала во двор и почему-то всегда останавливалась посередине. Правонарушитель конвоировался до старых, разбитых дверей приемника, где проходило оформление, оттуда его проводили уже по внутренним коридорам.
Почти всегда интернатовские, умолкнув и словно впав в транс, внимательно следили за этой процедурой из окон с решетками. Отслеживалось все до последнего момента, когда "милицейка" разворачивалась и уезжала, увозя конвой, после этого наступал всеобщий тягучий вздох, несколько минут еще выветривалось странное ощущение проехавшей только что мимо свободы, а потом приходил черед любопытству.