Страница 85 из 93
Среди левых эсеров и части большевиков царила фраза, царил "героический" дух.
Накануне я прочитал в "Правде" заметки "О революционной фразе".
За подписью "Карпов" без особого труда - достаточно было вспомнить урок Ильича на курсах в Смольном - угадывался ее настоящий автор.
"Революционная фраза, - писал В. И. Ленин, - чаще всего бывает болезнью революционных партий при таких обстоятельствах, когда эти партии прямо или косвенно осуществляют связь, соединение, сплетение пролетарских и мелкобуржуазных элементов и когда ход революционных событий показывает крупные и быстрые изломы.
Революционная фраза (дальше курсив наш. - В. В.) есть повторение революционных лозунгов без учета объективных обстоятельств, при данном изломе событий, при данном положении вещей, имеющих место. Лозунги превосходные, увлекательные, опьяняющие, - почвы под ними нет, - вот суть революционной фразы"{165}.
Последние недели, поездки на фронт не прошли для меня бесследно. Теперь я готов был подписаться под каждым словом "Карпова" - Ленина.
...В зале появляются В. И. Ленин и Н. В. Крыленко. Председательствующий Свердлов предоставляет слово, для доклада Главковерху. Короткими, энергичными мазками рисует Крыленко картину полной деморализации старой армии. Армия устала. Армия изнемогла. Армия жаждет мира. На фронте идет стихийная демобилизация. Целые потоки уходят с позиций, оставляя всю материальную часть: артиллерию, обозы, имущество. Отдельные, даже удачные попытки (станция Дно) приостановить этот процесс не решают дела.
Вывод Главковерха: армия разлагается и не способна защищать революцию. Есть только один выход - принять германские условия, подписать спасительный, хоть и тяжелый, позорный мир.
Начинаются прения. Один за другим поднимаются на трибуну левые эсеры, "левые коммунисты". Среди последних - люди, которых я довольно хорошо знал, чьи взгляды на "революционную войну" сам недавно разделял. Памятная лекция Ильича "с задачкой", станция Дно послужили мне хорошим уроком. Словно пелена спала с глаз.
Возражая своим оппонентам, любителям красивых слов о революционной войне, Ленин еще раз напомнил, что Советская власть должна смотреть правде в глаза, должна констатировать "полную невозможность сопротивления германцам"{166}.
В настоящий момент имеют значение не слова, а вооруженная сила. Германские империалисты на нее опираются, только с ней и считаются. А силы этой в настоящий момент у нас нет. Армия не желает и не может воевать. Если мы соберем небольшую горсточку отважных борцов, которых бросим в пасть империализма, то этим самым мы оторвем от себя энергичных и идейных борцов, которые добыли нам свободу. Чтобы удержать Советскую власть как базу мировой революции, мир необходимо подписать.
Выступление В. И. Ленина на объединенном заседании фракций и его доклад на ночном заседании ВЦИК долгие годы жили в моей памяти как единое целое. На самом деле, после короткого выступления Ильича заседание не приняло никаких решений. Был объявлен перерыв с тем, чтобы фракции могли посовещаться.
Мы с Синицыным снова поднялись на хоры. Садуль, оживленно жестикулируя, беседовал с каким-то иностранцем. Он узнал меня, подошел, спросил, медленно, но довольно четко произнося непривычные русские слова, готов ли я подписать тяжелый (он так и сказал - тяжелый) мир; с кем я, один из командиров Красной гвардии, - с Лениным или с теми, кто выступает за революционную войну. Я ответил, что окончательный выбор для себя уже сделал, что считаю предложение Председателя Совнаркома в настоящих условиях единственно правильным, но если придется, если немцы попрут на Петроград, буду воевать. "Мой отряд, добавил я, - дал клятву: жить сражаясь и умереть в борьбе".
Садуль стал переводить наш разговор своему собеседнику. Тот внимательно слушал, что-то записывая в небольшую книжечку.
- Прайс, английский журналист, - шепнул мне всеведущий Синицын. - Из сочувствующих.
Несколько лет спустя меня познакомили с заметками Прайса, бывшего корреспондента влиятельной газеты "Манчестер Гардиан", заметками, написанными по горячим следам событий. Они сами говорят об авторе, о впечатлении, которое произвела на него та решающая ночь. "Казалось, никто не хотел подписания мира, - пишет Прайс, ссылаясь на "героический дух", царящий в вале. - Но вот поднялся Ленин, хладнокровный, невозмутимый, как всегда. Никогда еще столь тяжелая ответственность не лежала на плечах одного человека.
И все же было бы ошибочным думать, что его личность была в этой кризисной ситуации решающим фактором. Сила Ленина тогда, как и в последующее время, заключалась в его способности правильно оценивать психологию русских рабочих и крестьянских масс. Речь Ленина произвела сильное впечатление. Казалось, - продолжает Прайс, - никто не находил в себе смелости возразить, каждый чувствовал правоту Ленина. Я сам, несмотря на все мое жгучее стремление к мщению прусским генералам, стал склоняться к его точке зрения"{167}.
В 1959 году Прайс снова побывал в нашей стране, затем написал новую книгу "Сорок лет спустя". Сорок, с лишним лет спустя английский журналист вспоминает о том, что видел и слышал в Таврическом дворце 23 февраля 1918 года и в ночь на 24 февраля, вспоминает с таким же волнением, как и тогда, когда писал об этом впервые.
В своей книге он рассказывает об огромных трудностях, которые пришлось преодолеть Ленину даже здесь, где преобладали его ученики. Один из членов ВЦИК сказал тогда Прайсу, выражая мнение многих: "Россия погибнет, если не произойдет мировая революция".
До выступления Владимира Ильича настроение в зало складывалось определенно против принятия германских условий мира.
"Затем, - пишет Прайс, - все еще находясь на галерее для прессы, я увидел Ленина, который спокойно вышел вперед и обратился к великому собранию. Что пользы в словах? - сказал он. - Не надо быть "рабами фраз", значение сейчас имеет одна сила - германские милитаристы считаются только с нею. Мы должны обеспечить себе "передышку", приняв их условия, отступить и заняться развитием наших ресурсов. Чтобы уничтожить нас, германским милитаристам придется идти далеко, даже если они удержат Украину и Прибалтику"{168}.
"Я просидел там до двух часов ночи{169}, - заканчивает Прайс. - К этому времени большинством голосов было одобрено предложение принять германские условия... Я начал понимать то, что полностью осознал позднее: какой это великий человек. Его совет оказался совершенно правильным. Девять месяцев спустя германский милитаризм был ниспровергнут. С тех пор я часто задумывался над тем, что произошло бы, если бы события, очевидцем которых я стал в Таврическом дворце в ту великую ночь, приняли бы иной оборот, по какому пути пошла бы русская революция. Не могу не прийти к выводу, что это был один из тех исторических моментов, когда личность действительно сыграла в истории свою роль, определив ее ход по крайней мере на время".
Таким было прозрение англичанина Прайса. В отличие от Джона Рида, он, оказавшись "в самом центре бури", многое не понял, вначале встретил Октябрь почти враждебно, по его признанию, возмущался поведением Ленина, выступающего против создания коалиционного правительства с участием соглашателей. Уже две недели спустя (24 ноября 1917 года) Прайс вынужден был отметить, что "тактика Ленина взяла верх, победа осталась за Лениным".
За этим шагом последовали другие. Октябрьская революция вербовала своих сторонников не только среди тех, кто в силу своего положения в обществе (вспомним бывшего австрийского батрака красногвардейца Иоганна Шмидта) был ее единственным союзником, но и среди всех людей честной мысли и чистой совести.
И тут надо бы сказать о Жаке Садуле, который пошел значительно дальше Прайса. Офицер французской военной миссии в охваченном революцией Петрограде, он первое время добросовестно, исправно фиксировал ход всех событий в своих докладах на имя чрезвычайного уполномоченного французского правительства. Грубое вмешательство во внутренние дела России, тайные и явные связи сотрудников миссии с заклятыми врагами революции открыли впечатлительному французу глаза на многое: окончательно убедившись в том, что буржуазия Франции заодно с мировой буржуазией пытается задушить молодое Советское государство, он стал все чаще бывать в Смольном, много раз встречался с Лениным.