Страница 82 из 93
- Товарищи, сегодня мы несколько изменим привычный ход нашей работы: начнем с ответов на вопросы, вас интересующие.
Я поймал на себе подбадривающие взгляды товарищей и первым поднялся с места. Подошел к столу. А язык онемел. Ни слова не могу вымолвить. Владимир Ильич приветливо кивнул: смелее, дескать. А я совсем оплошал: как же скажу Ленину, что не согласен с ним, с его тезисами.
Стал довольно путано пересказывать вопросы группы, но под конец не удержался и в крайне возбужденном состоянии произнес что-то вроде небольшой речи примерно такого содержания:
- Разве вы, Владимир Ильич, не верите в силу пролетариата, в его готовность умереть за революцию? А солдаты, матросы... Разве можно социалистической России заключать такой дозорный мир с империалистической Германией?! У нас, - продолжал я со всей горячностью молодости, - достаточно сил, энтузиазма не только на то, чтобы отразить наступление немцев, мы еще поможем немецким пролетариям, нашим братьям по классу, свергнуть Вильгельма, установить республику Советов. Одним словом, более сумбурную речь мне вряд ли пришлось произнести за всю мою жизнь.
- Когда вы, товарищ Васильев, последний раз побывали на фронте?
- В конце ноября, Владимир Ильич. Но разве это что-то меняет?
- Советую еще раз съездить. И безотлагательно.
Тут поднялся Старк. Вопросы изложил сдержанно, кратко, в том же примерно порядке, как они обсуждались в группе. Я слушал своего старшего друга со смешанным чувством восхищения (вот уж кто умел подчинять своп чувства разуму!) и стыда. Вовсе не потому, что считал себя неправым. Это пришло позже. Просто я получил наглядный урок: излишняя горячность, неумение владеть собой - плохие помощники.
Старк сел. Наступила напряженная тишина.
Владимир Ильич сказал примерно следующее:
- Я думаю, вы все запаслись бумагой, карандашами. Прошу вас записать условие одной задачи. В настоящее время против нас сосредоточено сто пятьдесят девять дивизий австро-германского блока. Более полутора миллионов солдат и офицеров, хорошо обученных, вооруженных до зубов, готовых в любой момент выступить против Советской России.
Что же мы можем противопоставить этой грозной мощи? Какую реальную силу представляет собой в настоящее время старая армия? Демобилизация, которая началась в ноябре, вышла из-под нашего контроля. Отдельные части группами, целыми эшелонами, с оружием и без него бросают фронт, уходят в тыл. Доведенная за три года империалистической войны до крайней степени истощения и усталости, дезорганизованная в боевом отношении, старая армия представляет собой почти нулевую величину. Таковы факты. Наконец, третье условие. По последним данным, в рядах Красной гвардии насчитывается 240 тысяч человек. Это - беззаветно преданные, бесстрашные бойцы революции, которыми мы гордимся и будем гордиться. Но... вооруженные чем и как попало, подчас плохо обученные, не знающие даже азбуки военного дела. Главная и, думается, посильная задача Красной гвардии в настоящий момент - охрана революции, борьба с контрреволюционными элементами. Наступление кайзеровской армии, безусловно, активизирует, вдохновит, приведет в движение силы внутренней реакции в Петрограде, в провинции. Послать всю Красную гвардию на фронт, оголить революционный тыл - смерти подобно. А теперь хорошенько подумайте над только что приведенными фактами и постарайтесь сами ответить на главный вопрос, который вы мне сегодня задали: можем ли мы, учитывая реальное положение вещей, вести революционную войну? Сегодня? Завтра?
Такой ход Владимира Ильича был для нас, признаться, неожиданным. Поднялся К. А. Мехоношин. Сказал, что только недавно побывал на фронте, привел факты полного развала армии. На станции Дно, куда были поданы составы поездов для увоза в тыл имущества, солдаты, отметая охрану, с оружием в руках штурмовали вагоны, облепляли буфера, крыши, приводя часто в полную негодность подвижной состав. Пушки нередко остаются без прислуги. Артиллерийские лошади доведены из-за отсутствия фуража до такого состояния, что годятся разве что на убой.
- Реальной боевой силы, - заключил Мехоношин, - у нас нет. Фронт обнажен, воевать мы не можем.
Затем выступили курсанты Федоров, Богун, Семенюк.
Справа от столика, за которым сидел Владимир Ильич, стояла, видно еще с институтских времен, нарядная этажерка, чем-то напоминающая трибуну. Один за другим мои товарищи подходили к "трибуне", становились спиной к ней, лицом к Ильичу. Теперь многие, все с большой страстностью приводя многочисленные факты, доказывали Ленину: революционная война в настоящих условиях обречена на поражение.
Выступили и противники тезисов. Ленин всех выслушивал терпеливо, не перебивая, стараясь, как мне казалось, ни жестом, ни выражением лица не оказывать давления на курсантов. Ильич скорее напоминал учителя на экзамене, но учителя-товарища, друга, перед превосходством которого склоняешься не потому, что перед тобой и над тобой "человек власти", а в силу сознания, что он всегда поймет и в свою очередь искренне хочет быть понятым.
"Вот и решай свою задачу, товарищ Васильев. Разве для того, - думал я, - наши старшие товарищи, мой отец, дяди сидели в тюрьмах, шли на каторгу, на эшафот, разве для того тысячи рабочих, революционеров гибли на баррикадах, а партия в глубоком подполье учила, готовила народ к решающей схватке, чтобы теперь все погубить? Нет и нет"
Так я и сказал, выступив вторично, и добавил, что мало самому осознать правду, надо эту правду разъяснить массам.
Слушая курсантов, Владимир Ильич что-то быстро писал, изредка бросая одобрительные реплики, давая уточняющие вопросы. И я раньше частенько наблюдал способность Ильича одновременно слушать, писать, говорить, при этом сохраняя предельную собранность. Но когда начинаю восстанавливать в памяти живые черты вождя, почему-то прежде всего вижу Ленина в Малом зале Смольного. Ловлю на себе цепкий, все понимающий, подбадривающий взгляд, слышу слова его о революционной фразе, которая может погубить революцию.
Под конец кто-то из курсантов высказал сомнение, разделяемое многими нашими товарищами.
- А как же, товарищ Ленин, социалистическая революция в самой Германии? Заключая выгодный для империалистов мир, не наносим ли мы этим удар по германской революции?
Ленин отметил, что вопрос действительно интересный, архиважный, что сам он тоже размышлял об этом. Любители левой фразы говорят о мировой революции, клянутся мировой революцией, а сами временный престиж ставят выше существования Советской власти. Но ведь именно в этом, в самом факте существования Советской социалистической России залог победы грядущей мировой революции. Если мы на архитяжелых, действительно унизительных условиях все же добьемся мира, то этим докажем германскому пролетариату, пролетариям всех стран, кто действительно за мир, против империалистической бойни, и ускорим наступление революции в самой Германии. Когда же революция в Германии победит, она, несомненно, освободит нас от кабальных условий. Такова, заключил Владимир Ильич, диалектика борьбы.
В настроении аудитории наступил решительный перелом. В заключение беседы Владимир Ильич поделился с нами наблюдениями, заветными думами, к которым, видно, не раз обращался в те тревожные дни.
Старая армия, армия казарменной муштры, пытки над солдатами, отошла в прошлое. В подтверждение Владимир Ильич привел ставший впоследствии хрестоматийным случай со старушкой на Финляндской железной дороге.
Мне это запомнилось не только потому, что случай действительно поучителен и полон глубокого смысла. Владимир Ильич повторил свой рассказ о старушке на второй или третий день после нашей беседы-лекции, выступая с докладом на III Всероссийском съезде Советов рабочих и крестьянских депутатов (11 января 1918года).
Ленин, как известно, в своих статьях, выступлениях редко повторялся, но к эпизоду со старушкой возвращался неоднократно (например, в речи, произнесенной 24 ноября 1918 года в День красного офицера).